Этой Греции он раньше не видел — Греции денежной, Греции среднего класса, далекой от убогих домишек и рыбацких деревень, к которым он привык. Набережную украшали изящные виллы, построенные в начале века, трамвайные пути на эспланаде прятались под толстыми пальмами, а причалы у самого отеля были заполнены стройными яхтами. Здесь можно было почти забыть о гражданской войне, которая по-прежнему шла в стране.
Рид, сидевший напротив Гранта, отпил чаю.
— Нам придется вернуться к самому началу.
Профессор развернул носовой платок, вынул глиняную табличку и положил на середину стола. Грант не мог не изумляться, видя, что после всех приключений она все еще цела.
— Кажется, все началось, когда Пембертон ее нашел. Думаю, во-первых, следует задать вопрос, откуда она взялась.
Марина поставила свой напиток и, взяв табличку, стала водить по ней пальцем, словно читая надписи так, как это делают слепые.
— Может быть, он нашел ее на Крите, но, я думаю, это произошло здесь. Кажется, вернувшись из своей последней поездки в Афины, он был очень взволнован.
— Верно. — Нетерпение в голосе Рида едва ощущалось. — Но где эта табличка была сделана? Ведь ее где-то выкопали. Таблички с линейным письмом Б находили по всему Криту, а также на месте микенских поселений на материке, но в Афинах они никогда не появлялись. Думаю, версию о том, что Пембертон стянул ее из музея, можно не рассматривать. Либо кто-то ему дал ее, либо он нашел ее в одном из магазинчиков, торгующих древностями. А сейчас…
Он замолчал и нахмурился от рева двигателей — над их головами низко пролетел маленький гидросамолет. Над морем он резко пошел на снижение, подпрыгнул и заскакал на волнах, окруженный тучами брызг. Наверное, подумал Грант, это наследник какой-нибудь судоходной компании пускает пыль в глаза своей девушке.
— Разве это имеет значение? — Мьюр выпустил дым через ноздри. — У нас есть табличка, вот что действительно важно. Если вам удастся наконец прочитать, что на ней написано, может быть, это для чего-нибудь и пригодится.
— Если бы вы оставили меня в покое — там, в Оксфорде, я бы, может, чего-нибудь и добился. Чем тащить меня сюда, чтобы тут в меня стреляли, пытались похитить и таскали с одного края Эгейского моря на другой. — Рид сердито смотрел на него поверх чашки. Гидросамолет подруливал к причалу в бухте. — Но я хотел сказать вам, что, даже если бы я расшифровал это линейное письмо и даже если бы текст указал путь к щиту, дальше бы мы не продвинулись. — Он поднял табличку и указал на зазубренный край, где она была обломлена. — Мы бы все равно застряли на полпути, нравится вам это или нет.
— Вы хотите сказать, где-то должны быть другие? — Мьюр стукнул своей чашкой по столу. — И как нам, черт возьми, узнать?
— Узнав, откуда появилась эта. — Рид положил табличку и прикрыл ее салфеткой, чтобы спрятать от любопытных взглядов других посетителей. — Столь важный предмет не мог проваляться на чердаке век-другой. Я предполагаю, что ее нашли на раскопках незадолго до того, как она попала к Пембертону, где-то перед войной. Времена были беспокойные, и неудивительно, что ее никто не заметил, а возможно, она сразу попала на черный рынок.
Грант наморщил лоб:
— Но ведь может же быть, что ее обнаружили случайно. Крестьянин, например, когда пахал свое поле, ну или что-то в том же духе. Гробокопатели…
— Вряд ли. Все таблички с подобными надписями, которые нам известны, появились не случайно. Что бы там ни было на них написано, они были весьма недешевыми, эксклюзивными игрушками. Их находили только в дворцовых комплексах, да и то после долгих раскопок. — Рид повернулся к Марине. — Я был бы вам признателен, если бы вы обратились в Министерство культуры. Узнали бы, кто брал разрешение на раскопки в тысяча девятьсот сороковом и сорок первом годах. Полмира тогда уже воевало, так что разрешений вряд ли было много.
Он поднялся и взял завернутую в салфетку табличку.
— Куда вы с ней собрались? — с подозрением спросил Мьюр.
— К себе в номер, а потом в библиотеку.
— Я иду с вами. — Марина вскочила, и они с Ридом вошли в гостиницу.
Грант, взболтнув остатки пива в стакане, допил его. Мьюр, полуобернувшись, через плечо наблюдал за тем, как швартуется гидросамолет. Высокий мужчина в белых брюках и белой рубашке с открытым воротом выпрыгнул из кабины и начал оживленно разговаривать о чем-то со служителями на причале.
— Тебе лучше пойти с Ридом, — сказал Мьюр, повернувшись к Гранту. — В Афинах небось полно красных. Не хотелось бы, чтобы наш профессор попал в дурные руки. И купи себе костюм, а то сейчас ты выглядишь, словно какой-то оборванец.
Грант решил не обращать внимания на оскорбление.
— Ты что, действительно считаешь, что он это сделает? Разберется с линейным письмом Б?
Мьюр мрачно глянул на Гранта и ответил, тщательно взвешивая слова:
— Во время войны он занимался расшифровкой для нас. Тогда я с ним и познакомился. Кстати, это секретная информация. Может быть, он и выглядит как персонаж комической оперы Гилберта и Салливана, но он человек потрясающий. Шифр венгерского Министерства иностранных дел он расколол всего за три дня.
— Трудный был шифр?
Мьюр саркастически рассмеялся:
— Понятия не имею. Дело в том, что по-венгерски он не говорит.
Грант догнал Марину и Рида на улице, и все вместе они поехали на трамвае в центр Афин. Марина заколола волосы и сменила армейскую форму на простое голубое платье, зауженное в талии. Она сидела ровно, сдвинув колени, положив на них сумочку, — просто молодая женщина, которая едет за покупками или в кино.
Рид смотрел в окно на город. Мимо них проехал открытый грузовик, полный вооруженных солдат, и женщины с мрачными лицами стали уводить детей с дороги. Во всей остальной Европе война, может быть, и закончилась, но скрытая жестокость гражданской войны в Греции проступала повсюду.
— Кто такой Шлиман? — спросил Грант, вспомнив, что рассказывал Рид в пещере.
Удивленный Рид поднял голову:
— Шлиман? Археолог. Вообще-то очень известный. Именно он основал археологию и развивал ее в ходе своих работ.
— Это не все, что он сделал, — надула губки Марина.
— Кажется, вы говорили, что это он нашел Трою.
— Наверное, Марина хочет напомнить нам про его… м-м… энтузиазм. Как я говорил, Шлиман верил в то, что Гомер говорил правду. Романтик! А еще Шлиман очень любил быть в центре внимания. Возможно, преподнося свои открытия, он не избежал театральности.
— Ходили слухи, что половину из найденных сокровищ он сам себе подбросил, — фыркнула Марина.
Рид неопределенно махнул рукой:
— Все это мелочи. Он же не мог подкинуть циклопические стены Трои или Львиные ворота в Микенах. Можно не одобрять его приемы работы и обсуждать его толкования, но нельзя не признавать его достижения. Он вывел Троянскую войну из области мифов и обеспечил ей надежное место в реальном мире.
