Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, таким
образом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк был
небольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи.
Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатого
июня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты не
подстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы с
Кузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке.
На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленном
полу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так,
точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре и
выводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток лет
четырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшно
закашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивно
улыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности:
высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленными
глазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походил
на летучую мышь. Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он и
не лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юный
возраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела так
паршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.
— Здравствуйте, — сказала я громко, Кузя сел
копилкой и на всякий случай зарычал.
— Привет, — недружно ответили мне, гитарист
прекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.
— Сергей, мне с тобой поговорить надо, — сказала я
как можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответил
лениво:
— Ну, говори.
— Ко мне племянник на каникулы приехал…
— А мне по фигу…
— Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у него
фотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает.
Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.
— Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.
— Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.
— И не отдам. Я ее в сортире повесил… — Он еще кое-что
присовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:
— Значит, не вернешь?
— Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос не
высовывает, не то худо будет… — Я на минуту задумалась.
— У тебя когда срок кончается, через месяц? —
полюбопытствовала я.
Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказал
вызывающе:
— А чего тебе мой срок?
— За месяц много чего случиться может. Я бы на твоем
месте вела себя скромнее.
— А ты меня не пугай…
— Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней,
а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят.
Тридцать на пять — это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мы
простимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворе
посидит.
— Да пошла ты… — зло фыркнул Серега, но по всему было
видно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.
— Уже ухожу. Пойдем, Кузя, — кивнула я собаке и
добавила:
— А то блох подцепишь. А тебя, Упырик, я предупредила.
Не оставишь Сеньку в покое — суши сухари.
Вдогонку мне понеслись презрительные вопли, правда не очень
громкие, особо хамить мне местная шпана опасалась. В общем, как я и
предполагала, наш поход ни к чему хорошему не привел. Было совершенно ясно:
добром Серега фотографию не вернет, Сенька не отступит, значит, быть ему битым,
а я отвечаю за парня перед его родителями, следовательно, необходимо что-то
придумать, чтобы эту сказку про белого бычка прекратить. Возвращались мы молча,
я — потому что напряженно мыслила, Кузя — потому что уважал чужое желание
подумать. Пройдя мимо ЖКО, я взглянула на часы: без двух минут три. Самое время
наведаться к участковому. Кабинет его размещался как раз в ЖКО, только имел
отдельный вход с торца. Туда мы с Кузей и направились. На скамейке возле
крылечка с металлическим козырьком сидели Петрович и молодой мужчина в
милицейской форме. В нем я без труда узнала Авдрюшку Коломейцева. С момента
нашей последней встречи он стал выше и упитаннее, но в остальном мало
изменился: оттопыренные уши, веснушки, курносый нос и румянец во всю щеку.
Завидев меня, новый участковый поднялся, надел фуражку, которая до той поры
лежала на скамейке, и попытался придать себе вид бравого вояки, втянув с этой
целью живот и расправив плечи. И я и он знали, что долго так ему не
продержаться, но Андрюха старался изо всех сил, а я за труды наградила его
своей лучшей улыбкой. Петрович торопливо затушил сигарету, вскочил,
чертыхнулся, вспомнив о больном колене, и сказал:
— Ну вот, знакомить вас не надо.
— Здравствуйте, Дарья Сергеевна, — кивнул Андрюха
и даже взял под козырек, правда, тут же смягчил официальное приветствие
застенчивой улыбкой.
