— Значит, кто-то просто проходил, — кивнула я.
— Если просто проходил, — заупрямился
Родионов, — чего ему тогда в темноте по тропинкам плутать, когда есть
асфальтированная аллея?
— Где видел-то? — хмыкнул Дьяконов. — Возле
боковой калитки, ближе к склепу с большим крестом на макушке?
— Да, — кивнул Александр Сергеевич.
— Ясно. Опять бродить начал.
— Кто? — в два голоса спросили мы.
— Салтыков, а который точно, не скажу, их здесь пять
человек мужского пола и три женского, но бабы не шалят, а вот Салтыков, один
или все пятеро, бывает, бродят.
— Что ты болтаешь? — возмутилась я.
— Ничего я не болтаю. Батя тоже не верил, пока со мной
не пошел. Стали мы его, шатуна то есть, выслеживать. Появился он со стороны
бандитской аллеи, видно, со свеженькими беседовал, новости узнавал. Идет, мы за
ним, подошел к склепу и испарился. Дверь заперта, ни скрипа тебе, ни шума,
коснулся камня, и все… Батя за упокой души отслужил — пропал. А теперь, видно,
опять за старое взялся, не лежится ему спокойно.
— Ты все это нарочно выдумываешь? — разозлилась я.
— Вот тебе крест! Хочешь, спроси у бати. Батя не соврет.
Своими глазами видел: был, и нет его. Человек так не сможет.
Мы с Родионовым переглянулись, и он засобирался домой. Мы с
Данилой вызвались его провожать. Пошли по центральной аллее. Александр
Сергеевич сказал, что до своей машины доберется, пройдя в обход по
Красномилицейской, там хоть фонари есть, а на кладбище налетишь на какую-нибудь
корягу и лоб расшибешь, а голова у него после встречи с Синим и так болит.
Проводив Родионова и возвращаясь к церкви, мы как раз выходили на центральную
аллею, когда Данила вдруг замер, потом всплеснул руками и заявил:
— Вот, сама убедись: шастает. От дружка возвращается. Я
приметил, любит он возле склепа с двумя ангелами отираться, а как нагостится, к
себе вон той тропинкой двигает.
— Прекрати меня пугать, — разозлилась я.
— Ничего я не пугаю, или не видела, как он меж деревьев
мелькнул? Когда твой Родионов к нам шел, Салтыков к дружку намылился, а теперь,
видно, возвращается.
— Не вздумай этакое при Сеньке врать, запугаешь мне
ребенка…
— А пожалуй, поймаю я графа… — подумав, заявил Данила.
— Как же ты его поймаешь? — съязвила я.
— Должны быть какие-то средства… Непутевый он у нас,
шастает, видно, нагрешил много. У кого душа спокойна, те по кладбищу не бегают.
— Глупости и сказки, а ты, Данила, дурак, если во все
это веришь.
— Еще как поверишь. Федя, дружок мой, уже после того,
как его схоронили, приходит однажды, стукнул в окно, я окно-то открыл и
говорить с ним начал. И так мы душевно беседуем, даже выпили чуток, уж не
меньше часа прошло, пока я сообразил: как же Федя за окном стоит, если у меня
девятый этаж?
— Ладно бы только этаж, — хмыкнула я, — а то
еще и белая горячка. — Мы уже поднялись на крыльцо, и бояться я не
собиралась. — Спокойной ночи, — пожелала я насмешливо. Дьяконов
воззрился на небо с первыми звездами и сказал:
— Пожалуй, я все-таки покараулю. Уж больно мне
интересно.
— Карауль, — согласилась я, решив, что Данила
где-то раздобыл денег и поимка графа не более чем повод не возвращаться домой.
Утром Данила пил чай с батюшкой и Пелагеей и докладывал:
— А у нас новый нищий. На подходе к церкви притулился.
Самое удачливое место: все окрест видать. Говорит, глухонемой.
— Что ты мелешь? — вздохнул батюшка. — Как же
говорит, если глухонемой?
— Ну, показывает. Глухонемой и жутко несчастный, язва у
него на руке, не взглянешь. Небось поддельная. Андрюшка, с утра похмелившись, с
лесов хрястнулся прямо в песок, а глухонемой вздрогнул, видно, думал, никто не
заметит. А я Андрюшку пошел из песка вынимать и нарочно доску сбросил, а он,
значит, сидит, спина напряженная, виду не показывает, а уши навострил. Думаю я,
батя, поддельный у нас глухонемой.
— Не боятся люди греха…
Я тоже решила выпить чаю, устроилась рядом с Данилой и
спросила:
— Как прошла ночь? Выследил Салтыкова?
— Нет, — покачал он головой.
— Сегодня пойдешь?
— Да бог с ним. Кому он мешает, пусть шастает. Я
перевела взгляд на отца Сергея.
— Молебен надо отслужить за упокой души, напомни мне,
Данила.
Выпив чаю, я отправилась искать Сеньку. С раннего утра он
где-то шлялся, и это становилось подозрительным. Сенька общительный парень, и
его странствия по кладбищу в компании Федора Михайловича выглядели, мягко
говоря, необычными. Бредя по кладбищу, я совершенно неожиданно вышла к склепу,
о котором вчера мне говорил Данила Дьяконов. Два склоненных ангела замерли по сторонам
кованых дверей, у одного недоставало части крыла, у другого головы, но все
равно склеп выглядел очень внушительно. Рядышком вилась тропинка. Я прошла по
ней и оказалась возле крохотной деревянной калитки в стене. Вокруг вздымались
заросли крапивы. Выходила калитка к кирпичным сараям, слева виднелась помойка,
дальше шли железные гаражи. Еще метров через сто тропинка обрывалась во дворе
двухэтажного дома, построенного сразу после войны. Двор был веселый, с цветами
в палисадниках, кладбищенскую стену отсюда не увидишь, ее скрывали сараи и два
огромных тополя. Я вернулась назад, усмехаясь про себя. Данила вчера сказки
рассказывал, а я струхнула. Кто-то из жильцов близлежащих домов о калитке знает
и ходит напрямую через кладбище. И все же, поравнявшись со склепом, я еще раз
внимательно огляделась, а затем по тропинке направилась к месту успокоения
Салтыковых. Расположены склепы на одной линии, чтобы пройти от одного к
другому, надо миновать аллею бандитской славы, как окрестил ее Данила. Могила,
подготовленная для Турка, выглядела как-то сиротливо и уж совсем не страшно.
Рядом с ней свежий холмик, обложенный венками, я подошла и прочитала на
деревянной табличке: «Блинов Г.П.», дата и номер. Тропинка свернула вправо, и я
вместе с ней, отсчитала сто шагов и оказалась возле салтыковского склепа,
обошла его по кругу и вернулась к массивным дверям. Они были заперты. Я присела
и стала разглядывать личину замка. Вроде бы ее пытались открыть: на замке
заметны царапины. Ну и что? Привидениям ключи подбирать не надо, они и в
замочную скважину протиснутся.
«Глупость все это»? — подумала я. Тут сзади хрустнула
ветка. Сердце у меня ушло в пятки. Я резко повернулась и увидела Сеньку.
