— Не бросай меня. Она голодна. Как зверь. — Это вернулся призрак Анди. Хью не знал, каким образом его можно изгнать.
— Ты не одна, Кьюба. Я с тобой. Скоро все пройдет.
— Не пускай ее. Умоляю.
Она находилась на грани полной потери самообладания. «Вкатить галоперидол? — подумал Хью. — Или морфий? Неважно что, лишь бы утихомирить ее. Еще одну истерику нельзя было допустить ни в коем случае, а не то их хрупкое убежище разорвется в клочки. Но содержимое аптечки валяется разбросанное на полу, а шприцов вообще не видно».
Собирая (наполовину на ощупь) разбросанные вещи и складывая их в рюкзак, Хью обнаружил несколько оберток от пищевых концентратов и пустые водные бутылки. Проснувшись, Кьюба почувствовала сильный голод. Это она в данном случае оказалась зверем. Теперь от их запасов пищи остался лишь галлон воды и два белковых брикета. Действительно, скудный рацион, но при экономном расходовании его можно было бы растянуть на три, а то и на четыре дня.
Не хватало и еще некоторых вещей, хотя Хью был слишком ошеломлен для того, чтобы вспомнить все. Самое главное — исчезла его «библия». Он кинулся ее искать. Исчезло несколько десятилетий жизни, все его путешествия. На несколько мгновений эта потеря затмила даже утрату Льюиса; Хью отлично понимал, что это чистейший эгоизм. Но эта записная книжка являлась его сердцем не только в переносном, но и почти в буквальном смысле.
Футболка лежала сложенная в дальнем углу — последний предмет из его одежды, оставшийся сухим. А Кьюба промокла, дрожала, была вся покрыта гусиной кожей.
— Надень вот это.
Платформа звонко стукнулась о камень.
Кьюба как будто не услышала предложения. Она сидела скорчившись и испуганно глядела на Хью широко раскрытыми глазами.
Хью развернул на полу спальный мешок. Он не мог в полной мере заменить смирительную рубашка, но если бы женщину удалось уговорить забраться туда, можно было бы считать, что они наполовину в безопасности. Он похлопал по мешку.
— Кьюба, пошел снег. — Пока он произносил эту короткую фразу, характер бури вновь изменился. По стенке палатки, как картечь, загрохотал град. — Залезай туда. Согрейся.
Он прикоснулся к ее голому плечу и с удивлением обнаружил, что девушка, невзирая на то что ее трясло от холода, тверда как камень. Жилы на предплечьях были вздуты, как стальные тросы. Странная татуировка казалась вырезанной на кости.
— Если ты бросишь меня, я умру. Она убьет меня, как и всех остальных, — прохныкала Кьюба. — Не бросай меня.
В Саудовской Аравии они с Энни подобрали черного как уголь щенка салюки — арабской борзой. Они нашли его в пустыне, он был совсем диким. Когда они привезли его в поселок, он повадился громким воем сопровождать крики муэдзинов, которые пять раз в день сзывали с минаретов правоверных на молитву. Все соседи покатывались со смеху. Дизель — так его назвали — словно прилип к Энни, не упуская из виду ни одного ее шага. Спал Дизель в их комнате на полу рядом с Энни. Каждый раз, когда они уходили из дома, приходилось привязывать собаку снаружи. Она рыла себе глубокие норы, забиралась туда и ждала их возвращения. Даже когда Энни перестала узнавать саму себя, Дизель не оставил ее. В тот самый день, когда Энни пропала в пустыне, когда Хью еще скитался среди барханов, Дизель порвал цепь и убежал из поселка. Хью больше не видел его.
Именно этого пса напоминала ему сейчас Кьюба. Ей было необходимо видеть Хью каждую минуту. После перенесенного кошмара боязнь одиночества, возможно, никогда уже не покинет ее и будет проявляться в общении с каждым человеком. И кто сможет поставить ей это в вину, тем более зная о том, как жестоко обошелся с нею Капитан?
— Кьюба, — сказал он.
— Пообещай.
— Мы справимся, деточка. И останемся вместе до конца, ты и я.
— О Хью, — выдохнула она хриплым, низким голосом, голосом ведьмы. — Я уже слышала такое.
Ее глаза сверкнули в луче его фонарика. Их свет, казалось, усиливался, как будто на огонь подули чистым кислородом. Хью встряхнул фонарь, решив, что батарею могло закоротить от попадания влаги. Молодая женщина все так же полусидела около стены, вцепившись железной хваткой в петлю. Но от ее слабости не осталось и следа. Она как будто переменила кожу.
— Я с тобой, Кьюба. Вот он я, рядом.
— Ты это говоришь всем девушкам или только некоторым?
Хью остолбенел. Неужели она заигрывала с ним? В эту бурю? После того, что только что случилось?
— Залезай в мешок, — приказал он.
— Хью, мне холодно.
— Я застегну тебя. Ты быстро согреешься.
— Ложись со мной. — Она устремила на него молящий взгляд.
Что значат эти игры? Пол трясется. Льюис болтается на веревке. В любой момент они могут сорваться со стены.
— Я мокрый, — сказал он. — Одной тебе будет теплее.
Она выпустила петлю, за которую держалась. Палатка вспыхнула красным светом, ударившим его по глазам. По скале прокатился гром. И снова сгустилась ночь. В ушах у него снова зазвенело.
Когда к нему вернулось зрение, она стояла на коленях прямо в туннеле света его фонаря. Настороженная дикарка. Полуголая. Она сняла обтягивающий спортивный топик и бросила его в пропасть.
Он не хотел разглядывать ее. Загар обрывался четкой границей. Груди были медово-золотистыми, очень полными для спортсменки, разделенные темной затененной ложбинкой. Она позволила ему полюбоваться пышной плотью с красиво очерченными сосками. Груди покачивались под ударами ветра. А Кьюба следила за тем, как Хью старался и не мог отвести от нее взгляд.
Она с улыбкой позволяла буре кормиться из своей груди. Ее губы были покрыты мелкими капельками крови. Она взяла футболку у него из рук, скомкала и поднесла к носу.
— Хью Гласс, — сказала она, как будто подтверждала, что это именно его запах, и лишь после этого натянула майку на себя.
Он не прикасался к ней. Но их разделяли считанные дюймы, и он отчетливо улавливал запах ее черных волос. Дождь очистил их от смрада дыма, пота и смерти. Теперь она была чиста и свежа, по крайней мере по меркам большой стены.
— Ложись, — повторил он.
Она растянулась в спальном мешке.
— Они вернутся за нами, — сказал Хью. — Все будет в порядке.
Он начал застегивать молнию на мешке, и вдруг она обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала его.
Сила порыва — прорвавшееся вожделение — изумила его. Он почувствовал на своих губах вкус крови из ее жестоко обветрившихся губ. Не без усилия ему удалось отодвинуть голову.
— Я думала, что ты любил меня, Хью.
Ему хотелось, чтобы она была нормальной. Если уж ей никак нельзя не свихнуться, то пусть это будет в каких-то терпимых пределах. Но у него не было ровно никакой возможности повлиять на происходящее. Она по-настоящему спятила.
