— Анди будет с нами, — решил Хью.
Огастин негнущейся рукой погладил мешок, в котором лежало тело.
— Пожалуй, стоит попробовать, — сказал он.
Хью заранее знал, что это будет нелегко. Потолок с его сифилитическими пустулами, черными волдырями и ледяными кинжалами выглядел устрашающе. Даже если ему удастся вылезти из-под крыши на лобовую стену и ухватиться за одну из тех веревок, на которых висел Льюис, оставался еще такой пустяковенький вопрос, как пятьсот футов по вертикали, отделяющих их от вершины. Как резонно заметил Огастин, жумары будут забиваться льдом, а это означает дополнительную потерю времени. А они здорово ослабели. Кьюба распевает мантры. Огастину являются привидения. И вдобавок ко всему придется тащить с собой труп Анди.
Но оставаться хуже. Намного хуже. Это видно на примере Кьюбы, то и дело выпадающей из ощущения реальности и вновь возвращающейся туда. Слишком много времени она провела среди хаоса. Инертность убивает.
— Пора начинать, — сказал Хью.
— Начинать, — повторил Огастин.
Хью отчетливо читал на лице молодого альпиниста начавшуюся в нем борьбу. Искушение было очень сильным. Снова лечь. И ждать.
— Это наша работа.
— Да.
Но холод мешал этой работе. Огастин даже не пошевелился.
— Мы так старались выиграть хотя бы день, вы же помните?
Огастин совершенно искренне задумался. Бормотанье Кьюбы вдруг оборвалось. Она прислушивалась, но не к их разговору. К горе.
С небес зазвучал приглушенный, но невероятно мощный гул.
Хью вгляделся в туман.
Мимо них проплыла какая-то почти невидимая гигантская масса, наводившая на мысль о выходящем из тумана стеклянном корабле. Когда она медленно, слишком медленно для падающего тела проплыла мимо, людей шатнуло порывом ветра.
Хью узнал звук еще до того, как появилось видение. Это с вершины сорвался гигантский пласт льда — вероятно, в пол-акра шириной и весом в несколько тонн — и проплыл мимо на прозрачных крыльях.
Чудовищный гул постепенно слабел. Казалось, что прошло не меньше минуты. Затем край воздушной плавучей льдины с резким треском зацепился за стену внизу.
Это походило на фейерверк Четвертого июля,
[40]
каким он мог бы быть на Земле еще до появления на ней жизни. Хью слушал щелчки ледяной шрапнели по камню. Финалом явился рокот, сопровождавший падение ледяной массы на землю.
Так могло бы продолжаться весь день, до тех пор, пока вершина не стряхнет с себя насильно напяленные на нее одежды или пока ночной мороз не заставит ее прекратить бунт. Это означало, что восхождение будет очень опасным, что придется лезть, постоянно перебарывая страх, сквозь туман, где будут подстерегать злобные крылатые существа. Но Хью знал по тем испытаниям, которые перенес в пустыне, что иногда бывает необходимо превратить свое сердце в камень. Нужно уметь сопротивляться искушению, и долгим размышлениям, и голосу слабости, пусть даже это поставит тебя на грань жестокости. Необходимо убить в себе все сомнения. Следует составить план и выполнять его.
Огастин ринулся защищать тело Анди от льда, даже не подумав о том, что здесь они неуязвимы для лавины.
— Мы не сможем укрыться, — сказал Хью. — Капитан знает, что мы здесь.
Выяснилось, что он бросил эту реплику как нельзя кстати. Огастин серьезно кивнул. Смерзшиеся в сосульки волосы застучали по шлему. Морщась от боли, он принялся выдирать лед из шевелюры.
Хью сунул голову в палатку и встретил взгляд Кьюбы.
— Можно считать, что мы уже выбрались, — сказал он.
Кьюба не ответила. Лишь молча смотрела на него.
30
Тело разламывалось от боли.
Все давалось с великим трудом.
Прежде всего нужно было сколоть лед и вынуть все вбитые и вложенные в трещины крючья, закладки, камхуки и прочее. Чтобы собрать комплект снаряжения, пришлось около часа возиться с якорями и выбирать висевшую внизу на стене веревку. Без всего этого лезть наверх было бы бессмысленно.
Они страдали от холода. Они были неуклюжи, как астронавты в открытом космосе. Связанные веревками, в перчатках или надетых вместо них на руки носках, они должны были контролировать каждое движение. Дважды они оплошали, и драгоценное снаряжение утонуло в тумане, со звоном ударяясь о камни. Так они потеряли сначала Z-образный крюк, а потом и целую связку карабинов, выскользнувшую из непослушных пальцев. К счастью — хотелось на это надеяться, — от веревок Льюиса их отделяло лишь тридцать с небольшим футов крыши. А там все становилось просто. После его путешествия по потолку им потребуются только жумары, стремена и собственные мышцы.
Хью не мог заставить себя перестать сетовать на состояние суставов. Его колени скрипели при каждом движении. Пальцы скрючились от артрита. Тендинит сковывал локти и плечи. Ему показалось, что за ночь он постарел на добрых пятьдесят лет.
Огастин, проведший ночь на открытом воздухе, был в еще худшем состоянии. Он двигался, как Железный дровосек, простоявший неделю под дождем, — неловкими, судорожными рывками. Чтобы вернуть чувствительность пальцам ног, ему пришлось несколько раз пнуть скалу. Но он не жаловался.
— Нужно осмотреть ваши ноги, — сказал Хью.
— И что дальше? — не без иронии осведомился Огастин.
Хью понравился его стоицизм. Сейчас было не самое подходящее время для того, чтобы заниматься последствиями переохлаждения. Если же Огастин отморозил ноги, то от разувания следовало ожидать одного лишь вреда.
— Еще несколько часов, — пообещал ему Хью.
Любое самое незначительное действие требовало усилий. Карабины цеплялись за просторную одежду, защемляли пальцы перчаток. Веревки, даже очищенные от ледяного панциря, оставались жесткими и неудобными в обращении. Завязать такую веревку было так же трудно, как и стальной канат.
— Ну что, мы готовы? — спросил Хью.
— Подождите. — Огастин снял шлем. — Вот.
В такой день шлем оказался бы совсем нелишним, особенно на вертикальной стене, уходящей вверх от глаза.
— Не снимайте его, — посоветовал Хью. — Он вам пригодится.
Огастин сунул каску в руки Хью. Этот поступок означал нечто большее, чем просто предоставление напарнику дополнительного средства защиты. Это была дань. И Хью был за нее благодарен.
— Я верну его вам, — сказал он.
Он заглянул в палатку. Кьюба, кажется, снова крепко уснула. Вскоре ей потребуются все ее силы. Ну а сейчас она, по крайней мере, не шептала Огастину колдовских заклинаний. Ощущение нормы возвратилось, хотя бы в той степени, какую можно ожидать получить от мира, наглухо скованного льдом.
