Лекаря звали Тихон, и было ему с виду лет сорок пять. Невысокий, коренастый, подвижный, он являл полную противоположность степенному и сухопарому отцу Епифанию. Видимо, привычка странствовать и познавать новое сказывалась на характере и внешности ученого монаха. А может, наоборот, непоседливый нрав заставлял его стремиться к новым знаниям.
Осмотрев и расспросив Ксению, Тихон тут же объявил:
— По наружным признакам не вижу серьезной болезни. Наверное, все дело в душевном расстройстве. Боярыню переполняют гнетущие мысли, оттого у нее болит голова, грудь и слабеют ноги.
— Но какие же гнетущие мысли? — удивилась Дари-на. — Ведь в последние годы все в нашей жизни было почти спокойно.
— Внешнее спокойствие еще не значит спокойствие внутреннее, — изрек лекарь и, вперив пристальный взгляд в лицо Ксении, спросил: — Что тебя так сильно растревожило в последнее время, боярыня? Признайся. Врачующий все должен знать о больном.
Взгляд ученого монаха словно разрушил невидимую стену скрытности, за которой Ксения прятала свои сокровенные мысли, и она со вздохом объяснила:
— Недавно я видела сон, и с тех пор мой недуг усилился. В том сне мой младший сынок, погибший семь лет назад, тянул ко мне руки и говорил: «Мама, благослови меня! Я устал жить среди чужих людей!» И так отчетливо, так явственно он мне виделся, прямо как живой!.. — Ксения замолчала, сдерживая слезы.
— Матушка, а что же ты мне раньше об этом не говорила? — упрекнула Дарина. — Разве я бы не успокоила, не утешила тебя?
— Дочка, да у тебя у самой душа беспокойная, зачем бы я еще больше ее тревожила?
— Я помогу тебе, боярыня, — пообещал Тихон. — Я умею лечить заговорами и наложением рук. И у меня есть редкие снадобья из Тавриды.
После того как лекарь пошептал над Ксенией какие-то странные слова и поводил у нее над головой руками, она вдруг сама поднялась с постели и, заметно взбодрившись, пожелала сесть за стол вместе с гостями.
Во время скромной трапезы Дарина и Ксения расспрашивали Тихона о его странствиях, о чужедальних землях и обычаях, по которым там живут люди. Ученый монах рассказывал охотно и многословно. Он поведал, что родился в Чернигове в семье священника, но еще в юности судьба забросила его в Тавриду, где он многое повидал, познакомился с разными людьми, среди которых были греки, армяне, итальянцы, татары и даже арабы; в греческом монастыре он изучал богословие, медицину и другие науки. И вот недавно галицкие и волынские купцы, зимовавшие в Суроже, позвали его с собой, чтобы лечил князя Даниила Романовича.
— А хороша, наверное, земля Тавриды? — спросила Дарина, мечтательно прикрыв глаза. — Я слышала, что там теплое синее море, красивые горы и много цветов.
— Эта земля так хороша, что похожа на рай земной, — сказал Тихон. — Недаром же во все века за Тавриду, как за лакомый кусок, воевали многие цари и народы. Греки еще в древности понастроили там города — Корсунь[Корсунь — древнерусское название Херсонеса Таврического. ], Сурож, Корчев, Феодосию… Я все эти города объездил и видел там много храмов, часто уже обветшалых и полуразрушенных. Русичи издавна торговали с таврийскими городами, особенно с Сурожем. А в Тмутаракани долгое время правил наш черниговский князь. Половцы везли в Сурож невольников, а купцы из Руси — меха, кожи, зерно, мед, лес. А из западных стран приезжали корабли с тканями, оружием и украшениями. Из Индии везли драгоценные камни и пряности, из Китая — шелк. В Суроже составлялись большие караваны, чтобы идти далеко на восток. Для этого купцы покупали русские повозки, которые повсюду славились прочностью и удобством.
От этих рассказов дыхание большого мира словно касалось Дарины, пробуждая неясные мечты о какой-то другой, интересной и разнообразной жизни.
— А что же татары, не мешают торговле? — спросила она, невольно вспомнив купца Гурия Яруновича.
— О, татары были для Тавриды таким же великим бедствием, как и для всей Руси. Они накинулись, как черная стая, и жители бежали от них кто в горы, а кто к морю, чтобы уплыть на кораблях в Трапезунд. Много разорения принесли ордынцы. А потом оставили в Суроже и других местах свое войско и обложили жителей данью. Поначалу торговля замерла. Купцы не могли ездить с товарами на Русь, потому что в степях их грабили татары. Но постепенно жизнь стала налаживаться. Человек ведь такое существо, которое ко всему привыкает. Да и татары поняли свою выгоду от торговли и перестали ей мешать, только взимают большие пошлины. В Тавриду стали возвращаться греческие, итальянские и прочие заморские купцы. Русичи тоже появились. Надо сказать, что жители Тавриды, даже несмотря на приход татар, сумели сохранить свои святыни. Они обновляют старые храмы, строят новые, крестят половцев и других варваров, поддерживают сношения с константинопольским патриархом.
— Значит, жители Тавриды — христиане греческого обряда? — уточнил отец Епифаний.
— Пока еще да, благодарение Богу. Ведь Корсунь и Сурож даже после падения Царьграда остались греческими городами и вошли в удел трапезундских Комнинов[Комнины — династия византийских императоров.]. За эти города трапезундский император спорил с Иконийским султаном до тех пор, пока не пришли татары и не прибрали все к своим рукам. Но и под властью татар Сурож и прочие города сохранили греческое население. У них даже есть свои городские управы под главенством сановника, называемого «севастом». Но, конечно, они платят дань татарскому хану.
Дарина вспомнила переданный Ольгой рассказ о падении Царырада и вздохнула:
— Как горько, что войны разрушают цветущие города, истребляют красоту, над которой трудилось множество лучших мастеров… А не рассказывали греки, каково сейчас в Царьграде? По-прежнему бесчинствуют латиняне?
— А вы разве не знаете, что Константинополь уже два года как отвоеван у латинян? — удивился Тихон. — Впрочем, откуда же вам знать в вашей глуши…
— Как отвоеван, кем? — живо заинтересовалась Дарина, вспоминая во всех подробностях историю злоключений киевлянки Елены в Константинополе. — Неужели грекам удалось победить таких воинственных крестоносцев?
— Ну, поселившись в Константинополе, латиняне приучились кроскоши. Им понравились тамошние дворцы, они переняли привычку к празднествам и застольям. За полвека своего владычества в Византии латиняне так и не научились созидать, но разленились и утратили былую воинственность. Народ возненавидел их за грубость и непомерные поборы, а греческие священники вели проповедь борьбы с поработителями. И тогда никейский император Михаил Палеолог, наследник византийского трона, решил отбить у ослабленных латинян Константинополь. Он заручился поддержкой Генуи, ведь генуэзские купцы давно хотели выжить из Константинополя венецианцев, своих соперников в морской торговле. Также Михаилу помог Иконийский султан, который заинтересован объединиться с никейским императором против монголов. Греческим войском командовал знаменитый полководец Алексей Стратигопулос. Иконийские турки дали свою конницу, генуэзцы — корабли. Ночью войско Стратигопулоса начало штурм. Горстка храбрецов проникла в Константинополь через старинный водосток, перебила охрану и открыла ворота нападавшим. Жители города поддержали войско Стратигопулоса. Латиняне были застигнуты врасплох и не смогли оказать сопротивление. Их король Балдуин бежал на венецианском корабле.
