Дарина кивнула и тут же спросила с легкой обидой в голосе:
— Почему же ты сразу после того, как поправился, не поехал вслед за мной?
— Но я ведь думал, что тебя похитили разбойники Борила-Змея и снова увезли для продажи в рабство. Я был почти уверен, что ты уже где-то на одном из невольничьих рынков Олешья или Тавриды. Что мне было делать? Возвращаться домой за помощью? Но тогда время для поисков тебя было бы безнадежно потеряно. И я не нашел ничего лучшего, как снова отправиться в Олешье, чтобы там просить помощи у православных священников. До чего же я был наивен тогда!.. Не прошло и двух дней, как меня, одинокого странника, снова схватили — на этот раз татары. Они повезли меня на невольничий рынок вместе с другими пленниками, среди которых оказались и трое разбойников из шайки Борила-Змея. Разбойники не узнали меня, так как за время болезни я успел обрасти бородой, да и одежду рыбак дал мне другую взамен моей изодранной рясы. Признаться, меня даже порадовало, что хоть кто-то из злодеев, продававших людей в рабство, сам окажется в шкуре раба. С тех пор я стал замечать за собой мстительность и злобу, которых раньше у меня не было.
— Я тоже открыла в себе много нового, — вздохнула Дарина. — Когда мне пришлось бороться со злыми людьми, я стала способна ко лжи и коварству. Но ведь не наша в том вина, что внешне мы изменились, правда? Главное, чтоб наши души остались прежними. Но рассказывай дальше, я сгораю от нетерпения узнать все до конца.
— А дальше было так. Татары привезли пленников на невольничий рынок и хотели всех вместе продать одному торговцу. По разговору покупателя со своим помощником я понял, что он, во-первых, грек, а во-вторых, согласен купить не всех невольников, а только тех, которые покрепче и посильнее. Я понял, что не войду в их число, и испугался, что меня могут продать не православному купцу, а какому-нибудь нехристю. И тогда я обратился к покупателю по-гречески, стал умолять его вызволить меня от татар, объяснял, что я из боярской семьи и за меня могугдать богатый выкуп. Словам о выкупе грек явно не поверил, но, узнав, что я грамотный и к тому же знаю греческий язык, он купил меня у татар вместе с другими пленниками, среди которых оказались и дружки Борила-Змея. Я надеялся, что скоро смогу убедить грека вернуть меня на родину, но каково же было мое разочарование, когдая узнал, что торговец купил рабов не для себя, а для другого хозяина! Нас привезли на корабль некого Якопо — пирата, как вскоре я узнал. Он оглядел всех пленников весьма пренебрежительно, а надо мною вовсе посмеялся и сказал греку, что ему нужны сильные гребцы, а не такие тощие слабаки, как я. Но тут грек стал объяснять ему: «Ты же сам просил, Якопо, найти тебе писаря и толмача, а этот русич грамотный и знает по-гречески». Якопо спросил, знаю ли я итальянский, и, выяснив, что не знаю, уже хотел от меня отказаться. Мне тоже не хотелось уплывать на корабле неизвестно куда, и я стал просить Якопо отпустить меня за выкуп, который даст моя семья. Пират посмеялся и, видимо, из чувства противоречия решил оставить меня на корабле.
— Какой жестокий человек, — пробормотала Дарина. — Если бы не он, мы с тобою могли бы встретиться намного раньше.
— Нет, видит Бог, Якопо оказался не худшим из людей, — заметил Антон. — Хотя в тот день, когда он меня купил, я ненавидел его не меньше, чем других торговцев людьми. Но я был куплен, взят на корабль, и мне пришлось приспосабливаться к этой новой жизни, а она оказалась дьявольски тяжелой. Правда, меня не посадили на весла ввиду моей телесной слабости, но зато и кормили хуже других, и пинали, и попрекали все кому не лень. А я, сцепив зубы, терпел, присматривался и прислушивался ко всему, что делалось на корабле. Невольники-гребцы большею частью молчали, а свободные моряки говорили кто по-итальянски, кто по-гречески. Скоро и я стал немного понимать итальянский. По обрывкам разговоров я узнал, что капитан Якопо — сын генуэзца и гречанки, жил он раньше в Галате под Константинополем, а теперь у него нет постоянного дома и он скитается по морям, иногда занимаясь торговлей, но по большей части — морским разбоем, нападая на венецианские и турецкие суда. Этот Якопо казался мне странным и в своем роде любопытным человеком. С виду ему было лет сорок, он отличался могучим телосложением, и хотя хромал на поврежденную когда-то ногу, но в драке мог свалить любого. Глаза его немного косили, и, когда он разговаривал с человеком, трудно было угадать направление его взгляда. Улыбался он редко, но зато его улыбка казалась открытой и почти добродушной. На меня он первое время смотрел как на дармоеда, лишнего на корабле, но вскоре его отношение ко мне изменилось. Случилось это после нападения Якопо на венецианскую галеру. В этой битве, на которую я со страхом взирал из укрытия, корабль получил небольшие повреждения, и морякам пришлось пристать к берегу. Награбленный в битве товар Якопо продал прибрежным торговцам и, починив корабль, снова отправился в путь. Но, видимо, во время остановки надзор за гребцами был ослаблен, и этим воспользовались разбойники Борила-Змея. Ночью я случайно услышал их разговор. Они не догадывались, что на корабле кто-то может знать их родной язык, и переговаривались между собой почти без утайки. Я разобрал, что к утру они собираются перепилить свои цепи, убить Якопо и двух его помощников, а потом захватить корабль и заняться морским разбоем еще похлеще нынешнего капитана. Я понимал, что как ни страшен Якопо, а эти злодеи будут для меня еще хуже — особенно если узнают, кто я таков. И тогда я пошел и все рассказал капитану. Якопо тут же, взяв помощников, кинулся проверять мои слова и обнаружил, что те самые трое разбойников уже почти освободились от своих оков. После этого дружки Борила-Змея были без жалости брошены в море с грузом на шее, а меня капитан позвал в свою каюту и прямо спросил:
— Для чего ты помог мне раскрыть этот заговор? Хочешь награды?
— Нет, никакой награды я не жду.
— Наверное, ты надеешься, что я теперь дам тебе свободу?
— Нет, на это я не надеюсь.
— Не верю. Люди никогда и ничего не делают бескорыстно. Рассказывай все начистоту.
И тогда я поведал Якопо обо всех своих мытарствах, о том, какое зло причинили мне разбойники, которых я тогда считал виновниками моего ранения и твоего повторного похищения. И вдруг жестокий морской волк смягчился от этого рассказа. Он выпил крепкого вина и разоткровенничался со мной. Оказалось, что с Якопо в юности тоже случилась подобная история: венецианские пираты выкрали девушку, которую он очень любил, и продали ее в гарем какого-то мусульманского деспота, где она и сгинула. И потому Якопо, когда сам стал пиратом, всегда грабил венецианские, турецкие и сарацинские корабли. Горе свое он топил в вине, разгуле и разбойной вольнице на морях. Он был совершенно одинок, не имел ни жены, ни детей, ни настоящих друзей, и со стороны могло показаться, что у этого человека нет сердца. Велико же было мое удивление, когда я вдруг услышал его сбивчивую пьяную исповедь.
С того дня Якопо стал относиться ко мне почти покровительственно — словно к младшему брату или племяннику. Однажды он завел со мною такой разговор: «В этой жизни, Антонио, за все надо бороться и иметь силу, а ты слаб. Мало быть ученым человеком и упражнять свой ум, надо еще и закалять свое тело, укреплять волю. Только сделавшись сильным и ловким, ты сможешь отстоять себя и, может быть, найти и вернуть свою подругу. Ну а если не найдешь ее, — что же, не всю ведь жизнь горевать. На свете много других женщин, с которыми ты сможешь забыться, как забываюсь я. Ты уже не монах, и негоже тебе излишнее воздержание, оно вредно для мужчины также, как излишняя похоть. Я беру тебя под свою опеку, поскольку умею быть благодарным. Ты спас мне жизнь, и за это я помогу тебе выжить». И Якопо стал воспитывать из меня, слабого монашка, сильного морехода. Для начала он посадил меня на весла и приказал хорошо кормить. Меня не приковывали цепью, но я греб почти наравне со всеми, а вечером валился и засыпал в полном изнеможении. Такая мускульная работа в сочетании с довольно сытной едой вскоре стала давать плоды: мои руки и плечи постепенно наливались силой, и я стал куда более выносливым, чем раньше. После того как я месяц поработал гребцом, Якопо стал учить меня лазать по канатам, драться, владеть саблей и метать ножи. Минутами я готов был проклясть и его, и эту науку, но потом, поразмыслив, понял, что пират, в сущности, делает для меня благое дело. За год такого плавания среди постоянных опасностей я, незлобивый и кроткий послушник, стал быстрым, ловким и довольно крепким моряком, умеющим вовремя собраться с силами, отразить неожиданное нападение и устоять на ногах во время бури. Я загорел на солнце и обветрился на морском просторе. И лишь одному не мог научиться — убийству. Во время драк и сражений я не добивал раненых и не нападал первым, за что пираты иногда с презрением называли меня святошей. Впрочем, через какое-то время это прозвище забылось и появилось другое, потому что я стал другим. Но тому предшествовало вот какое событие. Спустя год после начала моего плавания на корабле Якопо решил бросить якорь вблизи Сурожа. Ему надо было продать награбленный товар, а взамен купить съестных припасов, вина и одежду для матросов. Он не хотел сам появляться в городе, где его уже знали в лицо и могли изловить как пирата. И потому для торговых сделок в Сурож был послан я с двумя помощниками. Впрочем, может быть, Якопо таким образом испытывал мою верность. Сказать по правде, я так хотел вернуться домой, к матери, что, наверное, сбежал бы, обманув доверие капитана, но тут судьба послала мне неожиданную встречу. Прямо на сурожском торге я увидел Зиновия, одетого в купеческое платье. Конечно же, я с радостью бросился к нему, а он посмотрел на меня как на пришельца с того света. Когда же я вкратце поведал ему свою грустную историю, Зиновий рассказал мне то, что оказалось для меня гораздо страшнее прежних мытарств. По его словам, моя мать еще год назад умерла от горя, а Карп женился на тебе и, прибрав к рукам твои земли, стал теперь господином во всей округе, да еще заручился полной поддержкой татар. Я спросил Зиновия:
