— Как ты думаешь, у нее сиськи настоящие? — спросил он.
В Саванне мы неплохо провели время. Я играл на своем оркестре, Сью собирал деньги, а Дэн чистил народу обувь. И вот как-то появился парень из газеты, и нашу фотографию напечатали на первой странице.
Заголовок гласил: «Отверженные бродяги в Городском парке».
А потом как-то днем, сижу я играю, и думаю о том, а не переехать ли нам в Чарльстон, как замечаю, что перед барабанами стоит мальчуган и пристально на меня смотрит.
Я как раз играл «Проезжая по Новому Орлеану», а этот парень смотрит на меня и даже не улыбается, только в глазах его какие-то странные огоньки, и что-то они мне напоминают. Поднимаю я глаза, а впереди слушателей стоит дама — и как я ее увидел, так чуть в обморок не упал.
Потому что это была Дженни Керран.
Прическа у нее была кудряшками, и она как-то постарела и выглядела уставшей, но это была настоящая Дженни! Я так удивился, что сфальшивил на гармонике, а как только песня кончилась, Дженни подходит и берет мальчугана за руку.
Глаза у нее просияли, и она говорит:
— Ах, Форрест, я сразу поняла, что это ты, как только услышала гармонику! Никто не играет на гармонике лучше тебя.
— Что ты тут делаешь? — говорю я.
— Мы тут живем, — говорит она. — Дональд — помощник коммерческого директора в фирме, продающей черепицу. Мы тут уже почти три года живем.
Так как играть я перестал, то толпа рассеялась, и Дженни села на скамью рядом со мной. Мальчик принялся дразнить Сью, а Сью, он стал его смешить, ходя колесом.
— Почему ты тут играешь? — говорит Дженни. — Мама написала мне, что ты основал крупный бизнес в Заливе Ла Батр, и стал миллионером.
— Это длинная история, — говорю я.
— Но у тебя все в порядке, Форрест, тебе не нужна помощь? — спрашивает она.
— Нет, пока нет, — говорю я. — Ну, а как ты? У тебя все в порядке?
— Ну, как посмотреть, — говорит она. — Мне кажется, я получила все, чего хотела.
— Это твой сын? — спрашиваю я.
— Ага, — отвечает она. — Правда, милый?
— Да. А как ты его назвала?
— Форрест.
— Форрест? — удивился я. — Ты назвала его в мою честь?
— Ну а что мне оставалось, — как-то тихо отвечает она. — В конце концов, ведь он наполовину твой.
— Наполовину что?!
— Это твой сын, Форрест.
— Мой что?
— Твой сын, маленький Форрест. — Я оглянулся на него — Сью делал стойку на руках, а он хихикал и хлопал в ладоши.
— Наверно, я должна была сказать тебе раньше, — говорит Дженни, — но видишь ли, когда я уехала из Индианаполиса, я была беременна. Почему-то мне не хотелось тебе тогда говорить это. Ну, как-то я себя чувствовала не в своей тарелке из-за того, что ты выступал как «Дурачок», а у меня тут от тебя ребенок. В общем, я волновалась, каким-то он станет.
— То есть, не родится ли он идиотом?
— Ну в общем да, — говорит она. — Но Форрест, посмотри сам — он же не идиот! Он такой умный! В этом году идет во второй класс, а в прошлом году учился на одни пятерки. Правда, здорово?
— Ты уверена, что он мой сын? — спрашиваю я.
— Никаких сомнений, — говорит она. — Он говорит, когда вырасту, стану футболистом или космонавтом.
Я посмотрел на мальчишку — какой замечательный парень! Какие у него светлые глаза! Они со Сью играли в крестики-нолики в пыли.
— Ну, — говорю я, — а что же твой, эээ…
— Дональд? Он о тебе ничего не знает. Я познакомилась с ним сразу после того, как уехала из Индианаполиса. Я просто не знала тогда что делать. Он очень хороший человек, он заботится о нас с маленьким Форрестом. Благодаря ему у нас есть дом, и две машины, и каждую субботу он нас вывозит на пляж или за город, а по воскресеньям мы ходим в церковь, и Дональд копит деньги на колледж для Форреста.
— А могу я посмотреть на него — ну, хоть на пару минут? — спрашиваю я.
— Конечно, — говорит Дженни, и подзывает мальчика.
— Форрест, — говорит она, — познакомься с еще одним Форрестом. Это мой старый друг — именно в его честь я назвала и тебя.
Мальчик подходит, садится рядом и говорит:
— Какая у тебя смешная обезьяна!
— Это орангутанг, — говорю я, — его зовут Сью.
— Почему же его зовут Сью, если это ОН?
И тут я точно понял, что мой сын — не идиот.
— Мама говорит, что ты, когда вырастешь, станешь футболистом, или космонавтом, — говорю я.
— Само собой, — говорит он. — А ты знаешь что-нибудь про футбол, или про космос?
— Ну, — говорю я, — немного. Но лучше тебе спросить об этом папу. Наверняка он знает побольше моего.
И тут он меня обнимает — не крепко, но обнимает.
— Я хочу еще поиграть с Сью, — говорит он, и спрыгивает со скамейки. А Сью придумал игру — маленький Форрест кидает монетку в чашку, а Сью должен поймать ее на лету.
Тогда Дженни садится рядом со мной, вздыхает, и хлопает меня по колену.
— Мне просто не верится — говорит она, — ведь мы знаем друг друга почти тридцать лет — с первого класса.
Солнце светит сквозь листву, падает на лицо Дженни, и кажется, что в ее глазах стоят слезы, но нет, они так и не появились, хотя они где-то рядом, может быть, в стуке сердца? Не знаю, что это было, но только точно было.
— Просто не верится, вот и все, — говорит она, потом наклоняется, и целуем меня в лоб.
— Что такое? — удивился я.
— Идиоты, — сказал Дженни, и ее губы задрожали. — Только кто не идиот? — А потом они ушли — Дженни взяла маленького Форреста за руку, и они ушли по аллее.
Сью подошел, сел рядом, и принялся играть с моей ногой в крестики-нолики. Я поставил крестик в правом верхнем углу, а Сью поставил нолик в центре, и теперь я точно знал, что это ничья.
Ну вот, а после этого случилась еще пара вещей. Сначала я позвонил мистеру Трибблу, и сказал ему, чтобы он продал мою долю в креветочном бизнесе, и десять процентов отдал маме, десять процентов Баббиному папе, а остаток послал Дженни и маленькому Форресту.
После ужина я всю ночь думал, хотя это и не моя сильная сторона. Вот что я надумал — в конце концов, я нашел Дженни, и у нее есть наш сын, и может быть, нам как-то еще удастся все склеить.
Но чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что ничего не получится. Кроме того, я не могу списать все это на то, что я идиот — хотя это было бы красиво. Нет, просто так получилось. Просто так бывает, и кроме того, все уже сказано и сделано. Я подумал, что маленькому Форресту лучше будет с мамой и ее нормальным мужем, потому что он воспитает его лучше, чем какой-нибудь идиот.
