А старина Ден, тот так возбудился, что готов был лопнуть. Его искусственные ноги громко застучали, когда мы пошли по коридорам.
— Любые устрицы, — говорит он. — Неважно какие. Даже старые добрые устрицы из Чесапикского залива сгодятся. Черт, лично я предпочитаю тихоокеанские — солененькие из Пьюджет-Саунда или те, что в штате Орегон разводят. Или, раз уж на то пошло, с побережья Мексиканского залива, откуда ты родом — устрицы из Бон-Секура или Херон-Бэй. Или те, что в Апалачиколе, штат Флорида, — у них там обычно дьявольски неясные моллюски!
Ден вроде как обращался к самому себе, и я думаю, рот его уже был полон слюны, когда мы пошли по мраморному полу охрененного вестибюля туда, где, согласно указателям, находился ресторан с устричным баром. Но не успели мы туда войти, как к нам подходит полицейский и приказывает остановиться.
— Что это вы, клоуны, здесь забыли? — спрашивает он.
— Позавтракать хотим, — говорит Ден.
— В самом деле? — говорит полицейский. — А эта свинья что здесь делает? Тоже позавтракать зашла?
— Это лицензированная свинья-поводырь, — говорит Ден. — Вы что, не видите, что я слепой?
Полицейский долго и пристально смотрит Дену в лицо, а потом говорит:
— На вид вы вроде как и правда слепой, но свинью на станцию «Юнион» мы пустить не можем. Это против правил.
— Говорю вам, это свинья-поводырь, — говорит Ден. — Это абсолютно законно.
— Ну да, — бухтит полицейский, — о собаках-поводырях я слышал. Но такой вещи, как свинья-поводырь, не существует.
— Ну да, — говорит Ден. — Понимаете, я живое доказательство того, что такая вещь существует — правда, Ванда? — Он протягивает руку и хлопает Ванду по голове, а та испускает громкое хрюканье.
— Это вы так говорите, — отвечает полицейский, — а я никогда ни о чем таком не слышал. И между прочим, думаю, вам лучше показать мне ваши водительские права. Вид у вас, парни, вроде как подозрительный.
— Водительские права! — вопит Ден. — Интересно, кто выдаст слепому водительские права?
Полицейский, с минуту подумав, тычет большим пальцем в меня и говорит:
— Ладно, с тобой, может, все в порядке — но как насчет него?
— Насчет него! — орет Ден. — Так он же официально признанный идиот. Вы бы хотели, чтобы он по всему городу на машине разъезжал?
— Ну хорошо, а почему он такой мокрый?
— Потому что он идиот. Он там на станции в большую грязную луну плюхнулся. Чем вы тут вообще занимаетесь, когда у вас там такие грязные лужи? Черт побери, я думаю, он должен подать на вас в суд или еще как-то потребовать возмещения ущерба.
Теперь полицейский чешет у себя в затылке, и я догадываюсь, что он прикидывает, как бы ему выйти из этой ситуации, не выставляя себя дураком.
— Ну да, может, оно и так, — говорит он, — но если он идиот, что он тогда здесь делает? Пожалуй, нам следует посадить его под замок или типа того.
При этих словах Ванда испускает еще одно громкое хрюканье, а потом ссыт прямо на чудесный мраморный пол.
— Ну вот вы и достукались! — орет полицейский. — Мне плевать, о чем вы тут болтаете! Теперь вы, обормоты, пойдете со мной куда следует!
Он хватает нас с Деном за воротники и тащит к дверям. В сумятице Ден роняет привязь Ванды, и когда полицейский оборачивается посмотреть, где там она, у него на физиономии появляется какое-то странное выражение. Ванда стоит ярдах в двадцати позади, глядя на легавого прищуренными желтыми глазками, и угрожающе бьет копытом по мраморному полу. При этом она испускает не то хрюканье, не то фырканье, способное заглушить любой оркестр. Затем, без всякого объявления войны, она бросается к нам по вестибюлю. Но не к Дену и не ко мне. Мы с ним точно знаем, на кого она нацелилась, и полицейский тоже.
— Ах ты боже мой! Ах ты боже мой! — орет он, стартуя на полном газу. Я позволяю Ванде еще секунду-другую за ним гнаться, а потом отзываю ее назад. Когда мы последний раз видели этого служителя закона, он несся прямиком к памятнику Вашингтону. Ден снова подбирает конец привязи, и мы выходим из дверей вокзала на станции «Юнион», причем Ден усиленно стучит по асфальту своей палкой.
— Порой человеку приходится постоять за свои права, — говорит он.
Я спрашиваю Дена, что мы будем делать дальше, и он говорит, что нам надо добраться до парка Лафайета, что напротив Белого дома. По его словам, это самый славный участок общественной собственности в городе, а также главное место, где народу вроде нас позволяют встать лагерем и заняться своими делами.
— Нам только понадобится транспарант, — говорит Ден. — Тогда мы станем законными протестующими, и никто нас уже оттуда не выгонит. Мы сможем жить там столько, сколько захотим.
— А какой транспарант?
— Да без разницы. Главное, чтобы он был против того, за что стоит президент.
— А за что он стоит? — спрашиваю.
— Ну, мы что-нибудь такое придумаем.
Так мы и сделали. Я нашел охрененный кусок картона, потом мы купили за двадцать пять центов толстый фломастер, и Ден сказал мне, что написать на транспаранте.
— Ветераны Вьетнама против войны, — говорит он.
— Но война-то уже закончилась.
— Для нас — нет.
— Да, но уже десять лет, как…
— Насри на это, Форрест. Мы просто скажем, что все это время здесь были.
В общем, добрались мы до парка Лафайета, что напротив Белого дома. Там были всевозможные протестующие, а также бродяги и нищие. У всех имелись транспаранты, некоторые ходили по улице и орали, а многие поставили в парке небольшие палаточки или соорудили домики из картона, чтобы там жить. В самом центре там был фонтан, откуда народ брал воду, и два-три раза в день все скидывались и посылали кого-нибудь купить дешевые бутерброды и суп.
Мы с Деном решили обосноваться в углу парка, и кто-то сказал нам, где здесь магазин электроприборов. Мы сходили туда, прихватили пару коробок от холодильников, и они стали нашими домами. Один из чуваков порадовался тому, что наступила зима. Он сказал, что когда начинает теплеть, парковые службы непременно в самой середине ночи врубают систему дождевальных установок, чтобы всех оттуда выкурить. Парк Лафайета теперь вроде как изменился с тех пор, как я последний раз здесь был — или по крайней мере изменился дом президента. Теперь вокруг него стоит железная ограда с бетонными столбами через каждые несколько футов, и там взад-вперед расхаживает вооруженная охрана. Похоже, президент больше ни с кем не хочет видеться.
Мы с Деном взялись клянчить деньги у прохожих, но не слишком много народу откликалось. К концу дня у нас набралось всего три бакса. Я начал беспокоиться за Дена. Он без конца кашлял, сделался жутко тощим и все такое прочее. Тут я вспомнил, что когда мы возвращались домой из Вьетнама, он отправился в госпиталь Уолтера Рида, и там его подлечили.
