Глава одиннадцатая
Утром мы с Гретхен сели на поезд и приехали обратно в Угумугу или как там называлось то место, где мы жили. Когда я прибыл в гарнизон, меня там поджидал сюрприз. Начальник гарнизона снял меня с чистки гусениц танков и перевел на пожизненное дежурство по сортирам, совсем как в «Нет времени для сержантов».
Он нешуточно взбешен, потому как, говорит он, моя проделка как пить дать лишит его работы.
— Гамп, ты дебил! — орет начальник гарнизона. — Ты хоть понимаешь, что получилось из-за твоих долбаных промахов? Немцы порвали в клочья свою стену, и теперь все о конце коммунизма болтают!
— Так точно, сэр, — говорю.
— Только посмотри, что об этом говорится в «Нью-Йорк таймс»! — вопит он и сует мне газету.
«БОЛВАН КЛАДЕТ КОНЕЦ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ», гласит заголовок.
Очевидно случайная ошибка при выбивании мяча привела к тому, что, как считают некоторые эксперты, станет концом почти пятидесятилетнего разрыва между Востоком и Западом.
Источники сообщили «Тайме», что рядовой армии США по имени Форрест Гамп, как утверждают, неудачно пнул футбольный мяч во время внутриармейской игры вчера в Германии. Далее этот мяч проплыл над Берлинской стеной и приземлился на поле для игры в европейский футбол на территории Восточной Германии, когда там шли последние секунды футбольного матча за Кубок мира между Восточной Германией и Советским Союзом.
Источники заявили, что мистер Гамп затем перелез через стену, чтобы вернуть ошибочно пущенный мяч, который к тому времени уже вызвал массовые возмущения на матче в европейский футбол. Взбешенные футбольные фанаты числом от восьмидесяти пяти до ста тысяч в дальнейшем принялись преследовать мистера Гампа с явным намерением причинить ему телесные повреждения.
Мистер Гамп, который квалифицируется сведущими людьми как умственно отсталый, побежал назад к стене и стал перебираться обратно на территорию Западного Берлина. Источники утверждают, что восточные футбольные фанаты в своем стремлении схватить мистера Гампа погнались за ним до стены, через стену и в этом процессе принялись разбирать барьер, который уже несколько десятилетий стоял там как символ коммунистического угнетения.
В дальнейшем радостные берлинцы всех политических убеждений объединили усилия в снесении стены и в итоге устроили то, что источники описали как «крупнейший в мире стихийный уличный праздник и пивной фестиваль».
Во всеобщем смятении мистер Гамп, судя по всему, скрылся без каких-либо телесных увечий.
Окончательный счет матча в европейский футбол между Восточной Германией и Советским Союзом так и остался 3:3. Сведениями о счете игры в американский футбол ко времени ее внезапного прекращения в данный момент мы не располагаем.
— Гамп, ты полудурок, — говорит начальник гарнизона. — Из-за тебя больше нет коммунизма — у нас нет больше причины, чтобы здесь оставаться! Даже чертовы русские поговаривают о том, что надо бы насрать на коммунизм! С кем мы, дьявол тебя подери, будем воевать, если коммунистов совсем не останется? Ты, идиот, сделал всю эту армию ненужной. Теперь наши жопы отправят домой в какой-нибудь богом забытый гарнизон в Палукавиле, и мы потеряем самое лучшее место службы. О таком месте службы, которое находится прямо здесь, у чудесного городишки в немецких Альпах, можно только мечтать! А ты, Гамп, уничтожил мечту каждого солдата — должно быть, ты совсем выжил из своего жалкого ума!
Еще какое-то время начальник гарнизона продолжает в том же духе, молотя по столу кулаком и разбрасывая свое говно по всему штабу, но суть его аргументов я уже уловил. Спорить с ним мне радости мало. А потому, когда он закончил, я прошел в сортир и приступил к исполнению своих новых обязанностей, которые заключались в том, чтобы непрерывно скрести там каждый кусок кафеля при помощи зубной щетки и какого-то очистителя для ванных. Сержанту Кранцу за его связь со мной поставлена задача идти следом и натирать кафель до зеркального блеска. По этому поводу он тоже не очень счастлив.
— Когда мы гусеницы танков чистили, у нас тоже ничего хорошего не получалось, — так он это излагает.
Раз в неделю, по воскресеньям, я получаю разрешение на выход в городок, но начальник гарнизона приказал двум сотрудникам военной полиции всюду меня сопровождать и не выпускать из виду. Это, понятное дело, несколько затрудняет для меня продолжение неясных взаимоотношений с Гретхен, но мы стараемся как можем. Теперь чаще всего бывает слишком холодно, чтобы ходить на пикники в горы, потому как в Альпах зимой становится морозно. Чаще всего мы заходим в пивнушку, садимся за столик и просто держим друг друга за руки, а сотрудники ВП не сводят с нас тем временем огненных взоров откуда-нибудь неподалеку.
Гретхен по-настоящему чудесная девушка, и она не хочет пробыть всю свою оставшуюся жизнь официанткой, но не знает, чем ей еще заняться. Она очень красива, но считает, что жизнь во многом обошла ее стороной.
— Я уже не так молода, чтобы стать моделью, — говорит она, — und слишком молода, чтобы отказаться от всего остального. Возможно, я поступлю в университет. Я еще хочу кем-нибудь стать.
— Угу, — говорю я, — это было бы славно. Я в свое время ходил в университет.
— Ja, Форрест? Und чему ты там учился?
— Футболу, — говорю.
— Ах!
Славные деньки, как говаривала моя мама Гамп, обычно не длятся вечно, и эти не стали исключением.
Прошло не особо много времени, как начальник гарнизона собрал нас всех на парадном плацу и сделал объявление.
— Итак, ребята, вот вам сразу хорошие новости и плохие новости.
При этих его словах от солдат послышалось глухое ворчание.
— Плохие эти новости, — продолжает начальник, — для тех трусов из ваших рядов, которые просто сосут свое жалованье и не желают выполнять свой солдатский долг.
Опять ворчание.
— А хорошие эти новости для тех из вас, кто желает начать убивать и умирать — что, как вам известно, и есть занятие солдата. Для этого вам будут предоставлены все возможности — благодаря одному сукиному сыну по имени Саддам Хуйсейн, который главный а-раб в Ираке. Он теперь затеял войну против нашего главнокомандующего, президента Соединенных Штатов Америки Джорджа Герберта Уокера Буша.
Тут часть ворчания сменяется криками восторга.
— Короче говоря, — заканчивает начальник, — мы намерены отправиться в Ирак и высечь его языческую жопу!
Так мы и сделали.
Вечером накануне отъезда я получил разрешение на выход в городок, чтобы в последний раз повидаться с Гретхен. Она как раз накопила достаточно деньжат, чтобы поступить в университет, и даже уже сходила на первые занятия.
— Ах, Форрест, — говорит Гретхен, — это так замечательно! Я изучаю английский!
Мы взялись за руки и немного прошлись, а потом я рассказал ей, что происходит. Гретхен не стала кричать или махать руками, ничего такого, только крепче сжала мою руку и сказала, что уже думала о такой возможности.
