Как-то раз, говорит Ден, он побывал в Новом Орлеане — просто посмотреть на те места, где мы жили, вспомнить те времена и раздобыть себе малость славных устриц на половинке раковины. Он говорит, что в отличие от большинства мест оно не так уж и изменилось. Однажды он сидел в сквере Джексона, где я когда-то играл как человек-оркестр, — и тут, ёксель-моксель, к нему подбегает обезьяна, в которой он узнал старину Сью. Сью добывал себе пропитание, вроде как таскаясь за теми чуваками, что поют и танцуют за деньги на улицах, а потом и сам немного выучился танцевать. Когда все набирали достаточно монет в консервные банки, Сью просто хватал то, что считал своей долей, и делал ноги.
В общем, эти двое скорешились, и Сью стал возить Дена по городу в тележке, потому как искусственные ноги по-прежнему чертовски Дена раздражали, хотя он все еще таскал их с собой.
— Если они мне понадобятся, я их надену, — говорит Ден. — Но, говоря откровенно, проще на жопе сидеть.
— По-прежнему не понимаю, почему ты здесь, — говорю.
— Потому что идет война, Форрест. Моя семья уже девять поколений не пропускала ни одной войны, и я этот послужной список портить не собираюсь.
По словам лейтенанта Дена, он знает, что непригоден для военной службы, но он вроде как болтается по округе, ожидая своего шанса сделать что-нибудь полезное.
Когда Ден выясняет, что я тут с танковым подразделением, его переполняет радость.
— Это именно то, что мне нужно — транспортировка! С ногами или без ног, но а-рабов я могу убивать не хуже любого другого, — так он это излагает.
В общем, отправились мы в «касбу», или как тут это называют, добыли Сью банан, а мы с лейтенантом Деном съели суп не то с жабьими головастиками, не то с чем-то типа того.
— Знаешь, — говорит он, — дьявольски хочется, чтобы у этих а-рабов было немного устриц, но могу поклясться, что в пределах тысячи миль их и в помине нет.
— Кого? — спрашиваю. — А-рабов?
— Да нет же, дубина. Устриц, — говорит Ден.
Так или иначе, к концу дня Ден уговорил меня вписать его в мою танковую роту. Прежде чем доставить его в лагерь, я сходил к квартирмейстеру и стырил еще два комплекта полевой формы — один для Дена и один для Сью. Я прикинул, что насчет старины Сью могут потребоваться какие-то объяснения, но попробовать так или иначе стоило.
Как выяснилось, всем было насрать на то, что лейтенант Ден к нам присоединился. Даже наоборот — некоторые чуваки искренне порадовались тому, что он оказался рядом, потому как, не считая меня и сержанта Кранца, Ден был единственным человеком в нашем подразделении, у кого имелся реальный боевой опыт. На публике Ден теперь всякий раз носит искусственные ноги, только подсасывает слюну, когда они ему особенно жмут. Говорит, что это не по-военному — ползать на брюхе или на тележке кататься. А еще большинство чуваков обрадовалось Сью, который теперь превратился в классного вора и попрошайку. Всякий раз, как нам требуется что-то у кого-нибудь стырить, Сью отлично справляется с задачей.
Каждый вечер мы устраиваемся перед нашей палаткой и наблюдаем за ракетами «скад», которыми в нас пуляется Саддам Хуйсейн. Почти все время их взрывают в воздухе наши ракеты, и все это напоминает шикарное шоу с фейерверками и периодическими несчастными случаями.
В один прекрасный день командир батальона приходит и созывает нас вместе.
— Порядок, парни, — говорит он. — Завтра по коням. На рассвете все наши реактивные самолеты, ракеты, артиллерия и все остальное, что там у нас в загашнике, обрушится на а-рабов. Потом наши жопы так крепко ударят по ним в наших танках, что им покажется, будто сам старина Аллах вернулся их укокошить. Так что отдохните маленько. В следующие несколько дней вам это понадобится.
Той ночью я немного отошел от лагеря к самому краю пустыни. Я никогда не видел такого яркого неба, как над пустыней, — казалось, все звезды до единой сияли ярче, чем когда-либо раньше. Я начал произносить небольшую молитву, чтобы со мной в сражении ничего такого не случилось, потому как впервые в жизни у меня перед боем появилась обязанность.
В тот день я получил письмо от миссис Каррен, где говорилось, что она становится слишком старой и больной, чтобы заботиться о малыше Форресте. Она говорит, что очень скоро ей придется уйти в дом для престарелых и что она выставляет свой дом на продажу, учитывая то, что ее не примут в дом для престарелых, если она совсем не разорится. Малышу Форресту, говорит миссис Каррен, «придется жить за счет государства или как-то еще, пока я не смогу придумать, что делать дальше». Он сейчас как раз в переходном возрасте, говорит она, очень симпатичный на вид парнишка, но порой бывает каким-то диким. Миссис Каррен говорит, он добывает себе какие-то дополнительные деньги по выходным, болтаясь в разных казино в Миссисипи и считая карты за покерными столами, но из большинства казино его уже выставили, потому что он такой смышленый, что может побить их в их же игре.
«Мне очень жаль, — пишет миссис Каррен, — но больше ничего поделать не могу. Уверена, Форрест, если вы в скором времени вернетесь домой, все будет хорошо».
Мне тоже было чертовски жаль миссис Каррен. Она сделала все, что смогла. Но моему сердцу было не особо хорошо от той мысли, что, даже если я и впрямь вернусь домой целым и невредимым, я смогу там чем-то помочь. Я хочу сказать, взгляните на мой теперешний послужной список. В общем, думаю я обо всем этом, как вдруг из пустыни прямо ко мне несется какой-то смерч. Он крутится под ясными звездами, а потом, прежде чем я это понимаю, там оказывается Дженни, мерцая в песке и ветре. Я так рад ее видеть, что чуть не лопаюсь от счастья.
— Ну что, — говорит она, — похоже, тебе опять это удалось?
— Что удалось?
— Жопу под пращу подставить. Разве ты не собираешься завтра идти и сражаться с а-рабами?
— Угу. Таков приказ.
— А если с тобой что-то случится?
— Чему быть, того не миновать, — говорю.
— А малыш Форрест?
— Я как раз об этом думал.
— Ну да, я знаю. Но никакого плана у тебя нет. Верно?
— Пока нет. Перво-наперво я должен из этой переделки выбраться.
— Это я тоже знаю. И не могу сказать тебе, что случится, потому что это против правил. Но одну вещь я тебе все же скажу. Держись лейтенанта Дена. И прислушивайся к нему. Очень внимательно прислушивайся.
— Хорошо, буду, — говорю. — Он лучший боевой командир на свете.
— Короче, просто уделяй ему внимание, ладно?
Я кивнул, а затем Дженни вроде как начала исчезать в смерче. Я хотел позвать ее назад, но ее лицо стало пропадать. Затем она совсем слабо говорит что-то еще, но я услышал.
— Эта немецкая девушка… она мне нравится. — Голос Дженни почти пропал. — У нее есть характер и сердце доброе…
Я попытался что-то сказать, но слова застряли у меня в горле. Когда смерч продолжил свой путь, я остался один под небом пустыни.
