— Гм, я очень это ценю, но…
— Конечно, если ты захочешь. Может, ты не захочешь, чтобы я возле тебя болтался.
— Нет-нет, дело не в этом. Дело в школе. То есть, твоя мама бы захотела…
— Ее здесь нет, чтобы это подтвердить. И я думаю, что кое-какая помощь тебе бы не помешала. Я хочу сказать, щипать устриц — тяжелая работа. И, может, я бы тебе на ней пригодился.
— Конечно бы пригодился. Но…
— Тогда заметано, — говорит малыш Форрест. — Что, если я завтра утром начну?
Я не был уверен, правильно это или неправильно, но так мы и сделали.
На следующее утро я встал перед рассветом и приготовил легкий завтрак, а потом заглянул в комнату малыша Форреста посмотреть, проснулся он или нет. Он еще не проснулся, а потому я на цыпочках вошел и встал там, глядя, как он крепко спит на кровати Дженни. В своем роде он так на нее похож, что я ненадолго вроде как остолбенел, но потом взял в себя в руки, потому как, что бы там ни было, работу нам делать надо. Я наклонился его разбудить, но тут моя нога наткнулась на что-то такое под кроватью. Я посмотрел вниз — и будь я проклят, если это не кончик здоровенного тотемного столба с Аляски, который я ему послал. Тогда я нагнулся еще ниже, заглянул под кровать — и точно, там вся остальная ерунда: немецкий рог и арабский нож, по-прежнему в футляре. Выходит, он все-таки никуда их не выбросил, а прямо тут хранил. Может, он не особо много с ними играет, но по крайней мере держит их рядом с собой — и внезапно я начинаю что-то понимать насчет детей. Какую-то секунду мне хотелось потянуться и поцеловать его в щеку, но я этого делать не стал. Но мне ужасно хотелось.
В общем, после завтрака мы с малышом Форрестом отправляемся в Байя-Лабатре. Я наконец-то смог внести начальную плату за старый пикап, а потому мне больше не приходится ездить на автобусе. Но каждый день встает нешуточный вопрос, доберется ли пикап туда и вернется ли обратно. Я назвал машину Вандой в честь… гм, всех Ванд, которых я знал.
— Как думаешь, что с ней сталось? — спрашивает малыш Форрест.
— С кем? — спросил я.
Мы ехали по старой двухполосной дороге в темноте мимо разрушенных домов и фермерских полей — вперед к воде. Лампочки на щитке старого пикапа, «шевроле» пятьдесят четвертого года, светятся зеленым, и в их свете видно лицо малыша Форреста.
— С Вандой, — говорит он.
— С твоей свиньей? Ну, прикидываю, она по-прежнему в зоопарке.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно. То есть почему бы ей там не быть?
— Не знаю. Прошло много времени. Может, она умерла. Или зоопарк ее продал.
— Ты хочешь, чтобы я выяснил?
— Пожалуй, нам обоим стоит выяснить, — говорит он.
— Угу. Может, и так.
— Послушай, — говорит малыш Форрест, — я хотел тебе сказать, что мне очень жаль лейтенанта Дена и Сью. Понимаешь?
— Угу. Я это ценю.
— Они были по-настоящему славные друзья, да?
— Да, были.
— Так за что же они погибли?
— Ох, не знаю. Думаю, потому что они выполняли приказ. Старый папа Буббы давным-давно задал мне такой же вопрос. Может, они просто оказались в ненужном месте в ненужное время.
— Это я понимаю, но зачем была та война?
— Ну, нам сказали, она была из-за того, что Саддам Хуйсейн напал на людей в Кувейте.
— Значит, из-за этого?
— Так нам сказали.
— А сам-то ты что думаешь?
— Много народу говорило, что она была из-за нехти.
— Нефти… да, я тоже об этом читал.
— Думаю, за нехть они и погибли. — Вот что мне пришлось по этому поводу сказать.
Мы добрались до Байя-Лабатре, забросили корзины в лодку, и я погреб к устричным банкам. Солнце всходило над Мексиканским заливом, и в утреннем небе плыли пушистые розовые облака. Вода была прозрачной и ровной как стол, а единственные звуки доносились от весел. Мы добрались до банок, и я показал малышу Форресту, как втыкать одно весло в ил, чтобы лодка держалась неподвижно, пока я шарю по банкам. Затем я использовал длинные щипцы, чтобы откусывать большие шары устриц. Утро было чертовски славное, и вскоре малыш Форрест сказал, что тоже хочет немного пооткусывать. Он казался ужасно счастливым, как будто откусывал жемчужины, а не устриц. На самом деле в некоторых устрицах и впрямь были жемчужины, но никаких приличных денег они не стоили. Это были не те устрицы.
После того как мы набрали наш предел, я погреб назад к предприятию по обработке устриц, но не одолел даже и полпути, как малыш Форрест спрашивает, нельзя ли ему тоже погрести. Я пересел, и он взялся за весла. Примерно полчаса нас болтало туда-сюда, но наконец он наловчился.
— А почему ты не купил к этой лодке мотор? — спрашивает малыш Форрест.
— Не знаю, — говорю. — Порой мне вроде как нравится грести. Чертовски тихо и мирно. И это дает мне время подумать.
— Ага, а о чем?
— Не знаю, — сказал я. — Ни о чем особенном. Вообще-то думать — не моя специальность.
— Мотор сэкономил бы время, — говорит он. — И прибавил бы эффективности.
— Угу. Наверное.
В общем, добрались мы до пристани, где предприятие по обработке устриц разгружало наши корзины. Цена сегодня была немного повыше, потому как, сказал приемщик, уйму устричных банок закрыли из-за загрязнения. Так наши устрицы сегодня стали более редкими, чем вчера, что мне было очень по вкусу. Я сказал малышу Форресту идти к пикапу и принести корзинку с ленчем, чтобы мы смогли поесть бутербродов прямо здесь, на пристани. Получился бы вроде как пикник у воды.
Я как раз договорился с приемщиком, когда малыш Форрест с недовольным видом приходит обратно.
— Ты знаешь парня по имени Смитти? — спрашивает он.
— Угу. Я его знаю. А что?
— А то, что кто-то проколол Ванде обе передние шины. А этот парень стоял прямо посреди улицы и ржал. А когда я спросил, не знает ли он, кто это сделал, он только сказал: «Не-а. Просто передай своему корешу привет от Смитти».
— Тьфу ты черт! — Вот и все, на что я сподобился.
— Так кто этот парень?
— Просто один чувак.
— Но ему, похоже, это было очень по вкусу. Он прямо наслаждался.
— Очень может быть. Ему и его дружкам не нравится, что здесь собирают устриц.
— У него в руке был нож для вскрывания устриц. Думаешь, он это сделал?
— Может быть. Беда в том, что у меня нет доказательств.
— Так почему ты не выяснишь? Спроси у него.
— Думаю, лучше оставить этих парней в покое, — говорю. — Одни проблемы с ними связываться.
— Но ведь ты их не боишься, правда?
