Дождь затих; утро миновало. Что произошло в тот день, я помню смутно, разве что незадолго до полудня мистер Харди произнес, указав на далекую линию, за которой резко менялись поверхность и цвет воды: «Шторм». А через минуту добавил: «У нас мало времени; давайте принимать решение». Я покрутила головой: нас оставалось тридцать шесть человек; посмотрела на воду, что плескалась у моих щиколоток; с отрешенным волнением понаблюдала, как ветер издалека гонит нам навстречу тревожную рябь — словно я это вспоминала, а не лицезрела воочию, впервые в жизни. Когда до неизбежного оставалось, по словам Харди, пятнадцать минут, его бездонные глаза наконец-то скользнули по мне. «Наша судьба — в ваших руках, — молча говорила я ему. — Командуйте, что нам делать». Он задержал на мне взгляд. Я затрепетала и одновременно воспрянула духом. Впервые за эти дни мне стало тепло. Я поняла: мистер Харди сделает все, чтобы нас спасти.
Волны одна за другой захлестывали шлюпку; мы уже не обращали на это внимания; зато небо вдруг окрасилось зеленовато-желтым цветом, какого мы еще не видели.
— Молитесь, братцы, — сказал Харди, в единый миг развеяв мои надежды.
Люди вокруг меня с отчаянным упорством махали черпаками.
— Бросьте! — закричала я, видя, что уровень воды в лодке поднимается, несмотря на все их усилия. — Мы все равно утонем!
Других возможностей я не видела. Мои руки обхватили грудную клетку, из которой вышел весь воздух.
— Разве не понятно: мы гибнем! — кричала я остальным, а может, одной только Мэри-Энн. — Ничего нельзя сделать!
— Так уж и ничего, — рассудительно возразил мистер Хоффман. — Мы ведь условились. Несколько человек могут шагнуть за борт и тем самым облегчить шлюпку. — Он выдержал паузу, чтобы эти слова дошли до каждого, а потом добавил: — Это единственный выход.
Я в упор смотрела на Харди, пытаясь угадать его реакцию, но он неотрывно следил за линией шторма. Полковник Марш прокричал:
— Неужели это правда, мистер Харди?
И тут взгляд Харди лучом прожектора заскользил по нашим поднятым лицам.
— Чистая правда, больше делать нечего, если, конечно, вы не хотите пойти ко дну. — Его слова будто распахнули клетку, и, когда среди нас заметался дикий зверь, ко мне вернулось дыхание.
— Естественно, не хотим, — отозвалась я с ледяным спокойствием, полностью отринув страх. Теперь я чувствовала себя вкладчиком, который разумно оценивает свои перспективы, заглядывая в гроссбух, исписанный цифрами и прогнозами.
Мэри-Энн обуял ужас.
— Броситься за борт? — переспросила она. — По доброй воле?
— А как же еще?
Я не собиралась на нее орать, но сейчас мне пришло в голову, что речь у нас идет не о смерти, а о жизни. У меня и в мыслях не было жертвовать собой. Пока моего отца не постигла беда, для меня были открыты все двери, а за столом мне прислуживали миловидные девушки, копии Мэри-Энн. Наверняка она угадала, о чем я думаю, и лицо у нее вытянулось от страха и неприязни.
Я считала, что выбор естественным образом должен пасть на самого слабого: на Мэри-Энн, на Марию, но, когда кто-то из мужчин — мистер Нильссон? — заявил, что от мужчин в таких обстоятельствах будет больше проку и если уж кем-то жертвовать, так женщиной, меня как ударило; и все же в глубине души я с ним согласилась. Наверное, мы так яростно воспротивились его идее именно потому, что она попала в точку. Когда Мэри-Энн в полуобморочном состоянии обмякла рядом со мной, я откинула волосы от ее уха и нашептала:
— А что такого, Мэри-Энн? Ты избавишь себя от страданий, если бросишься за борт. Все равно ты не выживешь, а утонуть, говорят, куда приятней, чем медленно подыхать от голода и жажды.
У кого повернется язык меня осуждать? Мы же не виноваты, что одни идеи лезут нам в голову, а другие обходят стороной. По-моему, человек отвечает за свои поступки, но не за то, что творится у него в мозгах; наверное, моя вина в том, что я переплавила мысли в слова. Могу только добавить, что по своей воле я бы ни за что не села рядом с Мэри-Энн. На меня первую изливались ее жалобы и нытье. Короче говоря, очнувшись, она поведала, что ей приснилось, будто она бросилась за борт и стала нашей спасительницей.
— Десять минут! — провозгласил мистер Харди.
Сосчитав до шестидесяти, я сказала:
— Девять, — скорее себе, чем Мэри-Энн.
Мистер Престон страшно разволновался.
— Мужчины! — выкрикнул он. — Всем мужчинам собраться на корме!
— Это еще зачем? — не понял мистер Нильссон, а миссис Грант сказала:
— Наверняка есть другой путь. — Но она тут же умолкла и выхватила у кого-то черпак.
— Харди дело говорит! Мужчины должны тянуть жребий, — тонким, срывающимся голосом выговорил мистер Престон, а Харди объявил:
— Восемь.
Меня обжигал кипящий ужас, вроде как налетавший ниоткуда. Я воспринимала его отстраненно, точно так же, как и выбиваемую зубами дробь, и пощечины дождя, и струйки воды, стекавшие за ворот, и неровное биение сердца.
Нильссон зачастил:
— Чуть что — сразу мужчины. Почему это одни мужчины?
Мэри-Энн спросила:
— А с нами что будет? Они замышляют столкнуть кого-нибудь из нас за борт?
— Нет, — сказала я, — с чего ты взяла? Но если женщина проявит добрую волю, удерживать, я думаю, никто не станет.
Тогда я еще не отметила, что мы обе уверовали, будто существуют «они» — всезнающие вершители судеб, стоящие выше нас, «они» — кто принимает решения и забирает добычу или расплачивается за последствия. Отметила я другое: Мэри-Энн, к своему огромному облегчению, поняла, что никто не требует от нее самопожертвования, и доверчиво сунула свою бесполезную ручонку мне в ладонь.
Харди поднял над головой зажатые в кулаке мелкие щепки, словно по волшебству прилетевшие невесть откуда.
— Только мужчины, — подтвердил он. — Здесь две короткие щепки и шесть длинных. Короткие проигрывают.
Не знаю, с чего мы взяли, что избавление от двух пассажиров может склонить чашу весов от смерти к жизни, но вопросов никто не задавал. Если Харди назвал магическое число «два», значит, так тому и быть. Кто-кто, а Харди знает, полагали мы.
Прошла примерно минута. Черную полосу бурной воды отделяло от нас расстояние, раз в двадцать пять или тридцать, не больше, превышавшее длину шлюпки. Далекие молнии вилами вспарывали мертвенно-бледное небо.
— Заставлять никого не буду, — отрезал Харди.
Он первым вытянул щепку. Посмотрел на нее без особого интереса, но по лицам окружающих я поняла, что ему досталась длинная. Вторым тянул Нильссон: его безумный взгляд говорил, что он за себя не отвечает.
Полковник Марш держался стоически-равнодушно, а Майкл Тернер обратил дело в шутку, сказав:
— Если мне сейчас повезет, это будет первое везенье в моей жизни.
