Сегодня она, как никогда, чувствовала себя подавленной. Слишком уж тяжелым выдался день. Это Дело держит ее в невероятном напряжении! Кэйт так хотелось уткнуться лицом в чьи-нибудь теплые колени и хоть немного отдохнуть. Или же прижаться в постели к хорошему мужичку. Но в этом Кэйт пока боялась признаться даже самой себе, хотя такое желание где-то в тайниках души уже зрело. Присутствие Дэна возбуждало ее. В постели с ним было неплохо. Очень даже неплохо. Жаль только, что одной Кэйт ему не хватало. Мириться с этим она не могла. Да и с какой стати!
Кэйт притормозила на перекрестке, где был поворот к ее дому, но, вместо того чтобы свернуть направо, повернула налево, к выезду из Грэнтли, и покатила к большому, построенному еще в восемнадцатом веке особняку Патрика Келли.
Надо посмотреть, как он там.
Патрик Келли сидел в спальне дочери на ее постели. Все здесь напоминало о ней: крепкий запах духов, валявшийся на полу у кровати дневник, бутылочки и баночки с притираниями и лосьонами на туалетном столике у большого окна-фонаря, которые жались друг к другу, словно в тоске по хозяйке. И еще там стояла семейная фотография: он, Рене и Мэнди. Снимок был сделан в Марбелле, незадолго до кончины Рене. А теперь он остался один. Совсем один. В дверь легонько постучали, и он обернулся. Появился Уилли:
— Там пришла эта милашка из полиции. Я проводил ее в гостиную.
— Спасибо, Уилли, сейчас иду. Скажи, пусть приготовят нам кофе.
Уилли кивнул и удалился. Патрик поднялся и побрел вниз. Кэйт видела, как он спускался по лестнице. Он весь как-то сгорбился, будто под тяжестью непосильного бремени, но, увидев Кэйт, сделал над собой усилие, выпрямился и, шагнув ей навстречу, протянул руки. Кэйт крепко сжала их.
— Миссис Барроуз! Как приятно вас видеть!
— Я просто проезжала мимо. Дай-ка, думаю, заскочу на минутку, посмотрю, как вы тут. — Кэйт улыбнулась.
Оба знали, что «просто проехать мимо» дома Патрика Келли нельзя!
— Очень мило с вашей стороны. Я распорядился принести кофе.
Они пошли в столовую. Здесь было тепло и уютно. В камине потрескивал огонь, и Кэйт показалось, будто она перенеслась на сотню лет назад. Келли сел рядом с ней на софу и грустно улыбнулся.
— Я действительно рад, что вы пришли. От моей сестры в подобных случаях толку мало. Впрочем, я сам виноват: сообщил ей, что увидимся на похоронах, а они будут не скоро, как я понимаю. Но одному тяжело. Друзья, точнее, те, кого я так называю, в сущности, далеки от меня. Прежде я никогда не задумывался, что в мире очень мало людей, которым можно доверять. Только дочь и жена мне были близки по-настоящему.
Кэйт посмотрела на его смуглое лицо, так непохожее на смазливую физиономию Дэна в рамке светлых волос.
— У меня тоже хватает проблем, я имею в виду работу, бывает, что ни на секунду нельзя отключиться.
Они помолчали.
— А как же ваша семья? Дома не будут беспокоиться, что вы вдруг исчезли, да еще в праздничный день?
— Дочери уже шестнадцать, и мой бывший муж повез ее и мою мать на какую-то пантомиму. — Кэйт заметила, как изменился Келли в лице, когда она упомянула о Лиззи, видимо, подумал о собственной дочери, и быстро договорила: — Так что на час-другой я принадлежу себе.
Патрик уловил в ее голосе тоскливые нотки и скорее почувствовал, чем понял, что оба они принадлежат к той породе людей, для которых существует лишь семья и работа. Но если семьи больше нет, стоит ли надрываться на работе?
— Вы сегодня что-нибудь ели?
Кэйт покачала головой:
— Только утром, и все.
— Я охотно разделю обед с вами. Ваше общество мне приятно, а у миссис Мэннерс столько индейки, что можно накормить весь «третий мир» да еще бедных албанцев в придачу! Если, конечно, вы не торопитесь домой.
— Предложение заманчивое. И я с удовольствием пообедаю с вами, мистер Келли.
— Патрик, зовите меня просто Патрик. Ну и прекрасно, в таком случае, пойду распоряжусь.
Неожиданно для самой себя Кэйт обрадовалась его приглашению, хотя отлично понимала, что дело здесь не в ее персоне, а в желании Келли не оставаться наедине с самим собой. Этот дом все еще вызывал у Кэйт невольный трепет. Привычным движением она поправила прическу, одернула юбку. Жаль, что она не в новом костюме. Впрочем, Келли сейчас в высшей степени наплевать на то, как она выглядит.
Уилли принес кофе и улыбнулся Кэйт. Она тоже ответила улыбкой, но, глянув на него, содрогнулась — он словно явился из какого-то ночного кошмара: половина уха отсутствовала, нос ломали, и не один раз!
— Налить вам чашечку? — Улыбка не сходила с его беззубого рта.
Кэйт покачала головой:
— Спасибо, я сама.
С выражением облегчения на лице Уилли удалился.
Вернулся Келли, сказал, что обед будет готов через двадцать минут, и прошел в библиотеку к телефону.
Димитриос Брунос, лондонский грек, был, пожалуй, самым башковитым и самым свирепым во всем Уэст-Энде.
— Как поживаете, мистер Келли? — В голосе его слышалась настороженность.
— Слушай меня внимательно и передай всем, что моя Мэнди мертва и я повышаю ставку. Кто отыщет гада, получит полмиллиона, усек?
Грек присвистнул и усмехнулся. Названная сумма, видимо, произвела впечатление.
— Я лично тоже займусь розыском, так что ему от нас не уйти! Деньги получит тот, кто первым сообщит имя подонка. О’кей!
— Примите мои самые искренние соболезнования. Ваша дочь была…
— Ладно-ладно, не надо, Димитриос. Я пока не напал на след мерзавца. Итак, передай всем, какая назначена цена за поимку ублюдка.
Патрик положил трубку и крепко зажмурился. Он достанет подонка хоть из-под земли! И заставит заплатить по всем счетам. Это будет самым важным делом всей его жизни! Патрик выпрямился, расправил плечи. Завтра он позвонит старшему констеблю, попросит у него копии всех документов, которые удалось собрать полиции, и прежде всего — список подозреваемых.
Он вернулся к Кэйт, сел рядом. Она ведь тоже из легавых, но к ней он почему-то проникся доверием. Своей серьезностью и спокойствием она напоминала Рене и очень нравилась Патрику.
Джордж и Илэйн выпили вина и стали смотреть по телевизору какую-то комедию. Занавески на окнах были задернуты, торшер уютно освещал комнату. И Джордж предался размышлениям. Илэйн и в самом деле образцовая жена. Рубашки безукоризненно выглажены, белье постирано, костюмы вычищены, еда приготовлена. В общем, не придерешься. Поварихой Илэйн, конечно, не назовешь, но делает она все добросовестно. Нечего и говорить, хорошая женщина!
Его мать, при всех своих недостатках, тоже содержала дом в образцовом порядке. Он мог любить ее или ненавидеть, но не мог не признать, что дети всегда были сыты, красиво одеты, ухожены, прекрасно воспитаны. Дом хорошо, даже с некоторым шиком, обставлен. А уж о ноттингемских льняных занавесках и деревянных кроватях, главной гордости матери, и говорить не приходится.
