Натурально, у меня сердце так и подпрыгивает от этого вопроса, пусть и заданного совершенно безразличным тоном.
Я спрашиваю (приняв слегка обиженный вид), разве может особа в моем положении рассчитывать на брак, который избавит ее от необходимости самой пробивать себе дорогу в жизни. Намек довольно прозрачный, но мистер Персей на него не отзывается, лишь кивает и говорит: «Пожалуй, вы правы».
На обратном пути у Порта Сан-Миниато мы попадаем в большую толпу и в давке ненадолго теряем друг друга.
Когда мы снова встречаемся, мистер Персей спрашивает, подумываю ли я о возвращении во Францию или теперь я считаю своей родиной Англию.
Я говорю, что всегда буду вспоминать свою прошлую жизнь с любовью и благодарностью, но что теперь я не вижу причин, способных заставить меня покинуть Англию. Похоже, мой ответ нравится мистеру Персею, хотя он произносит лишь одно слово «Прекрасно!», а потом добавляет, что нам надо поторопиться, если мы не хотим опоздать к чаю.
По возвращении в палаццо Р. он благодарит меня за приятную компанию. Ничто в голосе и поведении молодого человека не свидетельствует ни о чем, помимо обычной вежливости, но все же я замечаю напряженность в его взгляде — словно он находится во власти некой непривычной сильной эмоции, которую не может ни сдержать, ни подавить.
Он поднимается по лестнице, направляясь в свой кабинет. На верхней ступеньке он на секунду оборачивается и смотрит на меня. И тогда я убеждаюсь, что не ошиблась: в сердце мистера Персея Дюпора крепнет некое чувство, как и в моем.
Так у нас с мистером Персеем установилось обыкновение почти каждый день ближе к вечеру совершать совместные прогулки — либо по городу (он хорошо знал Флоренцию, где не раз уже бывал), либо по окрестностям виллы Кампези.
С течением времени я находила все больше удовольствия в обществе мистера Персея, хотя он по-прежнему часто обнаруживал неприятную надменность и бессознательную склонность судить о вещах со своей высокой колокольни. Огонь искренней симпатии, если еще не любви, уже занялся в нем — в этом я все сильнее убеждалась по разным мелким признакам, проявлявшимся в его обхождении со мной, хотя природная сдержанность не позволяла ему открыто показывать свои чувства. Но поскольку я успела досконально изучить капризный, переменчивый нрав его матери и научилась верно истолковывать все хитрые приемы, с помощью которых она прятала свои подлинные чувства, я начала применять свои знания в случае с ним, унаследовавшим от родительницы скрытный характер.
Принимая во внимание ранимую гордость и болезненное самолюбие мистера Персея, я стала вести себя с ним столь же покорно и покладисто, как с его матерью. Хотя он частенько надолго погружался в мрачное молчание, я скоро обнаружила, что о ряде предметов он всегда готов говорить много и с большим воодушевлением: о поэзии Мильтона и Данте, теории мистера Дарвина, творчестве Боккаччо, органных сочинениях Баха-старшего (к ним питал страсть и мистер Торнхау, как ни странно) и прежде всего обо всем, что имело отношение к древнему роду, наследником которого он являлся. Когда мистер Персей, с моей подсказки, принимался рассуждать на одну из своих любимых тем, обычно наставительным менторским тоном, я всякий раз играла роль восхищенной, благодарной ученицы, жаждущей припасть к источнику глубоких знаний. Хитрость, прямо скажем, старая, но по-прежнему действенная: больше всего на свете мужчине нравится сознавать свое умственное превосходство над женщиной. В части знаний — как общего, так и специального характера — мистер Персей не мог сравниться с мистером Торнхау, но он был хорошо сведущ в нескольких интересных предметах, помимо перечисленных выше, а я умела и любила слушать. Я видела, какое удовольствие доставляет молодому человеку мое притворное преклонение перед его умом, и благодаря такой моей скрытой лести наше общение с каждым днем становилось все непринужденнее.
II
Письмо из Англии
Со дня нашего отъезда из Англии минуло два с лишним месяца. Долгое время Эмили оставалась в добром расположении духа; благотворный флорентийский климат и перемена окружения определенно пошли ей на пользу — а также, безусловно, временное избавление от нежелательных ухаживаний мистера Вайса и от мучительной тревоги, неотступно терзавшей ее в Англии.
Потом, в первой половине апреля, у нее появились признаки ухудшения здоровья. Лицо осунулось; волосы, которые я по-прежнему иногда расчесывала, стали ломкими и безжизненными; природная мраморная бледность кожи сменилась мертвенной белизной; и даже огромные глаза — совсем недавно пленявшие всех и каждого своей лучезарной красотой — ввалились и потускнели.
Теперь Эмили вставала поздно, без аппетита съедала легчайший завтрак, а потом апатично сидела в гостиной — часто с нераскрытой книгой на коленях — до самого обеда, после которого возвращалась в свою комнату и не выходила до чаепития. С экскурсиями по городу и светскими мероприятиями было покончено, и теперь она редко просила меня побыть с ней. Как-то утром, однако, она вызвала меня звонком.
Когда я постучала и вошла, Эмили с закрытыми глазами лежала на кушетке под клетчатым пледом. Несколько мгновений она не шевелилась и не произносила ни слова, потом открыла глаза и вгляделась в меня с недоверчивым удивлением, словно видела перед собой совершенно незнакомого человека. В правой руке она держала измятое письмо.
Ниже приводится запись из моего Дневника, сделанная позже.
Разговор с леди Т.
Я сажусь рядом с ней и беру за левую руку. Она слабо улыбается, откашливается и говорит, что хочет сказать мне одну вещь: мы должны вернуться в Англию — раньше, чем предполагалось. К моему удивлению, она признается, что ее дела пришли в критическое состояние, но в подробности не вдается. Я бросаю короткий взгляд вниз, показывая Эмили, что заметила письмо у нее в руке, и смело спрашиваю, от кого оно.
Леди Т.: От мистера Вайса. Вы, конечно же, помните мистера Родерика Шиллито, приезжавшего с мистером Вайсом в Эвенвуд на Рождество. Увы, мистер Вайс сообщает мне, что он умер.
Разумеется, я делаю вид, будто потрясена ужасной новостью, и спрашиваю: «От болезни?»
Леди Т.: Нет. Мистер Шиллито стал жертвой жестокого нападения, и врачи говорили, что он не протянет и недели. Но он прожил еще почти два месяца, хотя и утратил способность речи и движения.
Э. Г.: Мы поэтому должны вернуться в Лондон?
Леди Т.: Нет. Есть другие причины — дела, требующие внимания. Я слишком долго отсутствовала. Время летит быстро.
Она не пытается подробнее объяснить свое желание покинуть Флоренцию. Мы встречаемся взглядами; глаза у нее усталые и испуганные. Она явно хочет сказать мне о чем-то, что ее мучает. Совершив над собой усилие, она отнимает руку и с трудом садится на кушетке.
Леди Т.: Настало время поговорить начистоту, Алиса. Во имя нашей дружбы. Я должна сказать вам, что мистер Вайс подозревает вас в обмане. Он считает, что вы не та, за кого себя выдаете, и что вы приехали в Эвенвуд с целью навредить мне. Готовы ли вы еще раз поклясться мне, дорогая Алиса, что он ошибается?
