В январе 1855 года, всего через месяц после смерти Феба Даунта от руки Эдварда Глайвера, мисс Картерет (так нам надлежит называть ее здесь), все еще пребывавшая в трауре, уехала из Англии на Континент, неизвестно куда именно. Похоже, она поступила так с полного благословения своего родственника, лорда Тансора, с которым у нее после смерти назначенного им наследника быстро сложились новые, очень близкие отношения.
По единодушному мнению окружающих, столь внезапная и разительная перемена в отношениях между ними была вызвана общим горем, тесно их сблизившим. Если раньше лорд Тансор в обращении со своей двоюродной племянницей выказывал явную холодность, то теперь он постоянно выражал заботу о ее здоровье. Миссис Праут неоднократно слышала, как он самым обеспокоенным тоном просил мисс Картерет отойти от раскрытого окна, чтобы не продуло, или сесть чуть подальше от камина, чтобы кровь не перегрелась. «Умеренность, дорогая моя, вот самое главное, — часто повторял он. — Никаких крайностей. Так и только так».
По словам миссис Праут, мисс Картерет, со своей стороны, проявляла ответную, почти дочернюю заботу о знатном родственнике, почитая своей обязанностью оберегать его от всяких домашних неурядиц, даже самых мелких.
Потом, ко всеобщему изумлению, мисс Картерет вдруг взяла да уехала на Континент и вернулась в Эвенвуд лишь весной 1856-го, спустя пятнадцать месяцев.
— А воротилась она, — сказала мисс Праут, — с обручальным кольцом на пальце, с полковником под руку и с младенчиком — мистером Персеем, — завернутым в большущую шаль.
Встречать их вышли все обитатели маленького мира под названием Эвенвуд — горничные, уборщицы, кухарки, доярки, садовники, егеря, лакеи, конюхи и представители всех прочих видов и подвидов обслуги, необходимой для удобства лорда Тансора. Все они, снедаемые любопытством, выстроились на парадном дворе усадьбы, наряженные в лучшие свои платья.
Сам лорд Тансор, по воспоминаниям миссис Праут, просто млел и сиял — точно гордый родитель, каковым он практически и являлся, — когда плод союза его двоюродной племянницы и полковника Залуски пронесли вдоль рядов рукоплещущих, приветственно восклицающих людей, которым предстояло служить ему.
День стоял теплый, но будущий наследник был плотно закутан в огромную белую шаль, и видны были только глазки да носик пуговкой — к громогласному разочарованию многочисленных женщин, изо всех сил старавшихся (как свойственно нам, женщинам, в таких случаях) разглядеть чудесного малыша.
Полковнику с женой выделили анфиладу заново отделанных и обставленных комнат с окнами на пруд, расположенную в южном крыле усадьбы. А для маленького принца наняли кормилицу.
— Нам всем страшно хотелось увидеть дитятко, — вспоминала миссис Праут, — но миссис Залуски почерпнула у какого-то иностранного врача, пользовавшего ее за границей, странное мнение, что ребенка нужно прятать от посторонних глаз и тепло кутать, даже летом, по крайней мере до восьми месяцев. Она души не чаяла в малютке и так свято верила в теорию своего врача, что категорически отказывалась внимать любым другим советам.
Но как-то раз, через неделю или две после их возвращения, я проходила мимо открытой двери детской и, заглянув в нее, увидела кормилицу, миссис Барбрахэм, державшую на руках маленького господина Персея в одной рубашоночке. Тогда я впервые смогла хорошенько рассмотреть его — и боже мой! Какой же он был здоровый крепыш — в жизни не видела такого крупного трехмесячного младенца! С огромными глазищами, как у матери, и шапкой густых черных волос. Почему госпожа так нежила своего сыночка, я не могла взять в толк, но, разумеется, никто не смел ничего сказать ей.
А спустя пару дней я разговаривала со старым профессором Слейком, тоже мельком видевшим малыша. Я по сей день помню слова милого джентльмена: «Они выбрали мальчику неверное имя, мисс Праут, — сказал он. — Его следовало наречь Нимродом, ибо вскоре он, несомненно, будет охотиться по всему парку, десятками убивая львов и пардов, а добычу складывая к ногам лорда Тансора». Потом профессор объяснил мне, кто такой Нимрод и что пардами в старину называли леопардов, и тогда я поняла, что он имел в виду. Я навсегда запомнила эти слова, такими верными и уместными они мне показались.
Полковник и миссис Залуски производили на всех впечатление супружеской четы, вполне довольной жизнью. По словам миссис Праут, полковник был исключительно приятным джентльменом, хотя здоровье имел слабое и часто ходил со страдальческим выражением лица. По-английски он говорил превосходно, без малейшего акцента, и ко всем без изъятья, независимо от рода и звания, относился с природной учтивостью. В общем и целом представлялось бесспорным, что он обладает многими достоинствами, способными привлечь женщину — но такую женщину, как бывшая мисс Эмили Картерет, и так скоро после смерти ее возлюбленного жениха? Этот вопрос много обсуждался на половине слуг в Эвенвуде и других домах.
Однако жена полковника казалась довольной своим выбором, даром что ее супруг ни в чем не походил на покойного жениха. Миссис Праут помнила, как она умиротворенно улыбалась полковнику и ласково клала ладонь ему на руку, когда они по вечерам сидели вместе, читая вслух и беседуя, или когда миссис Барбрахэм приносила вниз маленького господина Персея, чтобы мама и папа покачали его на коленях перед сном.
В течение всего лета 1856 года миссис Залуски — при полном одобрении лорда Тансора — продолжала в точности следовать строгим медицинским рекомендациям иностранного врача: постоянно кутала своего обожаемого сына в толстые шали и не подпускала к нему никого, помимо миссис Барбрахэм, чтобы он, не дай бог, не подхватил какую заразу. Ближе к осени, однако, ребенка стали все чаще выносить из детской — и до чего же он всем пришелся по сердцу!
— Ах, мисс Горст! — воскликнула миссис Праут. — Вы в жизни не видели такого красивого мальчонки, как юный господин Персей, — не по возрасту крупный, такой сильный и подвижный. И вылитая мать вдобавок, ничего общего с полковником. По этой причине, ясное дело, лорд Тансор любил ребенка тем сильнее: ведь хотя его светлость неплохо относился к полковнику — а кто относился к нему плохо? — он всегда обращался с ним, как с гостем, но не как с членом своей семьи. А вот миссис Залуски стала милорду что дочь родная, и это отодвинуло бедного полковника еще дальше на задний план… Что же касается до его светлости, на свете не нашлось бы человека более гордого и счастливого. Не скажу, что он сильно изменился, он всегда был суровым стариканом и остался таким до скончания своих дней. Но я бы сказала, милорд стал малость помягче, ведь после гибели своего родного сына, бедного господина Генри, а потом мистера Даунта он страшно ожесточился сердцем. И вот теперь появился юный господин Персей, заменивший ему обоих!
Лорд Тансор исполнился еще глубочайшего удовлетворения, когда в следующем году появился на свет мистер Рандольф — правда, он всегда оставался в тени своего старшего брата, окруженного неусыпной заботой матери и человека, который во всех отношениях, кроме имени, сделался для него дедом. От прежнего отвращения лорда Тансора к боковой ветви своего семейства, представленной Картеретами, не осталось и следа. Род Дюпоров получил продолжение, и сбылось самое заветное желание милорда — страстное желание передать по наследству фамильное состояние и титул, столь долго правившее его жизнью. Лорд Тансор наконец был доволен.
