Шубин отскочил в номер, но милиционер был резвее — он рванул за плечо и тут же заломил ему руку за спину.
Пролетным, неверным взглядом Шубин успел увидеть Элю. Она стояла возле дивана, завернувшись в простыню.
— Не смейте! — крикнула она, но не могла двинуться, потому что была как бы прикована к месту длинной простыней.
Левой рукой Шубин цеплялся за вешалку, дверь в туалет, за свою куртку, но милиционер лишь сильнее давил на руку, уверенный, что Шубин подчинится, и было так больно, что Шубин вынужден был подчиниться. Он вылетел в коридор, и милиционер толкнул его к стене лицом.
Дежурный тут же ударил его в бок. Милиционер сказал:
— Ну, это лишнее.
— Он на меня напал, — сказал неандерталец. — Приезжают тут хулиганить.
— Я его не пускала, — услышал Шубин испуганный и потому визгливый голос дежурной по этажу. — Вижу, что пьяный, и не пускала.
— Выходи, — сказал неандерталец, и Шубин понял, что это относится к Эля. Но повернуться не мог.
— Я оденусь, — сказала Эля.
— Умела блядовать, умей и ходить, в чем мать родила, — сказал неандерталец.
— Слушай, — сказал милиционер. — Не тебе разбираться. Пускай оденется.
— Тебя вызвали, ты исполняй.
Дежурный подогревал себя, злился, был на грани истерики, как уголовник, нарывающийся на драку.
— Отпустите, — сказал Шубин милиционеру. — Вы что, хотите меня в трусах тащить?
— И потащим, сука, — сказал дежурный. — За избиение меня при исполнении потащим. При свидетелях.
— Одевайтесь, — сказал милиционер.
Хватка ослабла. Шубин выпрямился. Дежурная по этажу отошла подальше. Неандерталец стоял рядом и тяжело дышал, от него пахло чесноком.
— Только без шуточек, — сказал милиционер, входя в номер следом за Шубиным.
Эля уже была в платье, она надевала сапоги.
Шубин увидел на кресле свои брюки. Там же валялась скомканная рубашка. Было стыдно, что чужие люди смотрят на его вещи.
— Вы бы отвернулись, — сказал Шубин. — Здесь женщина.
За окном взвизгнула еще одна «скорая помощь». Загудел паровоз. Гудок его коротко оборвался.
— Блядь, а не женщина, — сказал дежурный.
Милиционер сразу же сделал шаг к Шубину, отрезая его от дежурного. Эля сказал тихо и зло:
— Ты у меня кровавыми слезами будешь плакать.
— Не пугай.
Шубин сказал:
— Товарищ милиционер, вы свидетель оскорблениям, которым нас подвергают.
— Одевайтесь, одевайтесь, — сказал милиционер, глядя в окно.
— И я вас предупреждаю: завтра же я буду у вашего секретаря горкома.
— Разберемся, — сказал милиционер.
— То-то он тебя примет, — сказал неандерталец.
— Оделись? — спросил милиционер. — Тогда следуйте за мной. В отделение.
— Почему? Вы обязаны мне сказать, в чем вы меня обвиняете.
— В нарушении режима гостиницы, — сказал милиционер.
— Нет! — крикнул неандерталец. — В нападении и хулиганстве.
— А вам не стыдно, товарищ сержант? — спросил Шубин.
— Это вам, гражданин, должно быть стыдно, — ответил милиционер.
У него было простоватое, почти мальчишеское курносое лицо. И видно было, что милиционеру не хочется ни во что вникать и мысли его далеко отсюда.
— Пойдем, — сказала Эля. — Ты ми ничего не докажешь. Достали все-таки тебя. А я сначала не поверила.
И только тут Шубин понял, что, вернее всего, Эля права. Его достали. Его старались достать у кафе, а в ресторане, увидев его, Гронский понял, что представляется замечательный шанс ликвидировать журналиста.
— Я не пойду в отделение, — сказал Шубин.
— Надо, — сказал милиционер. — На алкоголь проверим.
Он взял со стола ключ от номера и подтолкнул Шубина к двери.
Эля сама пошла вперед.
— Документы не забыли? — спросил милиционер.
Вопрос был задан буднично, и Шубин, стукнув ладонью по груди и убедившись, что бумажник на месте, также буднично ответил:
— Не забыл.
Милиционер сам запер дверь и протянул ключ дежурной. Она подбежала и взяла ключ.
— Червонец отдай, — сказала Эля.
— Что? Какой? — дежурная поспешила по коридору впереди, она раскачивалась, как утка, которая спешит спрятаться в камыши.
Неандерталец шел за ней, ежесекундно оборачиваясь, словно боялся, что Шубин приблизится на опасное расстояние. Замыкал шествие милиционер.
Они вышли на лестничную площадку. Там стоял смертельно пьяный парень в дубленке и волчьей шапке. Увидев Шубина, он невнятно, но громко и дружелюбно спросил:
— Что передать на волю?
И пьяно засмеялся.
Снизу донесся громкий крик. Перешел в хрип, оборвался.
— Я одеться должна, — сказала Эля милиционеру. — У меня пальто в ресторане. В гардеробе.
Милиционер обдумывал эту информацию. Они спустились еще на один пролет.
— Эй, — сказал милиционер, — охрана.
Неандерталец обернулся.
— Проводишь девушку одеться.
— Так дойдет.
— Проводишь, говорю. Мы тебя у машины подождем.
Дежурный не ответил, он продолжал спускаться вниз. За последним пролетом открылся холл гостиницы.
С первого взгляда Шубину показалось, что он видит иллюстрацию к сказке о спящей царевне.
Там все спали.
В желтом прозрачном тумане, заполнившим холл, спали на полу те люди, что недавно толпились у стойки в ожидании места, спала, положив голову на стол, администратор, спали те, кто коротал время в креслах. Спал официант у приоткрытой двери в ресторан. И было очень тихо.
В этом сонном царстве была такая заколдованная странность, что милиционер тихо сказал:
— Стоять!
И все послушно остановились, кроме неандертальца, который продолжал спускаться по лестнице.
Снизу поднимался тяжкий, неживой запах, который, хоть и был знаком, не разбудил бы в Шубине воспоминания, если бы не мерцание желтоватого тумана. И Шубин увидел: черная река… желтый туман по воде… кашель Наташи и слова Бруни о непредвиденных сочетаниях сбросов. Это узнавание мелькнуло и пропало, изгнанное невероятной действительностью.
