Ее светлость, однако, принимала эти непривычные знаки внимания без видимого удовольствия — на самом деле они даже вызывали у нее раздражение, которое грозило нарушить мир и согласие, установившиеся между супругами с недавних пор. Это нисколько не обескураживало лорда Тансора, но создавало не самую приятную атмосферу: проявляя чудеса терпения, мой кузен упорно искал все новые и новые способы выказать заботу о беременной жене, а она становилась все более капризной, вздорной и нередко бесцеремонно пресекала благожелательные расспросы мужа, явно не заслуживавшего такого обращения. Однажды утром, подойдя к двери Желтой гостиной и уже собираясь постучать, я услышал, как миледи резко говорит моему кузену, что он не должен с ней нянчиться, что она не желает и не заслуживает этого. Поразмыслив позже над этими словами, я пришел к заключению, что столь нервное поведение объясняется остаточным чувством вины за уход от мужа вкупе с естественными волнениями и страхами в преддверии материнства.
Так все продолжалось до 17 ноября 1822 года, когда в начале четвертого пополудни леди Тансор произвела на свет сына. Мальчик, впоследствии нареченный Генри Херевардом, родился крепким и здоровым, но его мать, прискорбно обессиленная родами, несколько дней находилась между жизнью и смертью. Едва дыша, она лежала пластом в огромной кровати с балдахином, изготовленной по изумительному эскизу дю Серсо,
[237]
которую привезла в Эвенвуд леди Констанция Силк, выйдя замуж за отца лорда Тансора. Постепенно миледи начала оправляться, есть понемногу и садиться в постели. Через неделю после родов мой кузен в сопровождении кормилицы впервые принес ей ребенка, но она даже не пожелала взглянуть на него. Откинувшись на подушки, она устало закрыла глаза и сказала лишь, что хочет спать. В ответ на ласковые уговоры мужа познакомиться с их чудесным сыном и наследником она, не открывая глаз, еле слышно прошептала, что не желает его видеть.
«Я выполнила свой долг», — только и промолвила миледи, когда наконец, по настоянию супруга, чуть приоткрыла глаза и взглянула все же на личико новорожденного. Она даже отказалась присутствовать при крещении младенца, которое отложили до времени, когда она вполне оправится.
Лорд Тансор оставил ее в покое и больше не трогал. И если раньше он пекся единственно о благополучии жены, то теперь полностью посвятил себя сыну.
II
21 октября 1853, пятница (продолжение)
Пришла зима 1822 года, сырая и слякотная. Ее светлость стала вставать с постели, но отказывалась одеваться и целыми днями сидела, закутавшись в шаль, в кресле у камина, горевшего круглые сутки, а порой даже засыпала там и пробуждалась только утром, когда приходила служанка и раздвигала портьеры. Текли недели, но она по-прежнему не желала видеть своего сына или покидать свои покои. На все уговоры друзей встряхнуться и приступить к исполнению материнских обязанностей она отвечала одно: «Я выполнила свой долг. Больше я никому ничего не должна».
С течением времени она перестала принимать визитеров, даже мою дорогую покойную жену, к которой питала особенную привязанность. Только компаньонке мисс Джулии Имс было дозволено находиться с ней в мрачной, обшитой панелями комнате, где она проводила почти все дни. Мой кузен недолюбливал мисс Имс и часто ставил под сомнение необходимость ее присутствия в своем доме, когда у жены столько знакомых и в округе, и в городе. Но миледи, увы, по обыкновению, игнорировала желания супруга и раздраженно отказывалась расстаться с компаньонкой, что стало причиной постоянных разногласий между ними.
Именно к мисс Имс, к ней одной, ее светлость обратилась за дружеским участием и поддержкой в недели и месяцы, последовавшие за рождением сына. Я понял, насколько близкие у них отношения, в конце весны 1823 года, когда однажды леди Тансор прислала мне записку с просьбой принести ей из библиотеки «Суждения» Фелтема. Я премного обрадовался, посчитав подобную просьбу свидетельством, что миледи возвращается к прежним привычкам: ведь она, при всей своей любви к нарядам, драгоценностям и прочей мишуре, всегда была серьезным и разборчивым читателем — в отличие от моего кузена, обладавшего неразвитым литературным вкусом и совершенно не понимавшего пристрастия своей жены к поэзии и философии.
Поднявшись с испрошенной книгой в гостиную миледи, я застал последнюю за беседой с мисс Имс — дамы сидели рядом, голова к голове, за маленьким рабочим столиком, где стояла костяная шкатулка с письмами и разными бумагами, и разговаривали тихими напряженными голосами. При моем появлении леди Тансор медленно закрыла шкатулку и откинулась на спинку кресла, а мисс Имс встала и быстро направилась ко мне, протягивая руку за книгой, причем у меня сложилось впечатление, что она хочет воспрепятствовать мне подойти ближе к шкатулке с бумагами.
Этот пустяшный на первый взгляд эпизод впоследствии представился мне немаловажным, как я расскажу ниже.
Итак, продолжу повествование, дабы поскорее завершить свое письменное свидетельство.
Миледи по-прежнему не поддавалась на уговоры выйти из своего добровольного заточения и решительно отказывалась покидать свои покои. Но с приближением осени настроение у нее стало понемногу выправляться, и одним холодным ясным днем в начале октября 1823 года она наконец вышла из своих комнат, закутанная в меха, — из окна архивной комнаты я сам видел, как она медленно прогуливалась взад-вперед по Библиотечной террасе под руку с мисс Имс. На другое утро маленький господин Генри, принесенный кормилицей, пару минут посидел на коленях у своей матери, а со следующего дня она снова начала завтракать с мужем в Желтой гостиной.
Мой кузен встретил возвращение жены к семейной жизни с холодной учтивостью; она же, со своей стороны, относилась к нему с полным безразличием, хотя ела за одним столом с ним и сидела с ним по вечерам, — они никогда не перемолвливались ни словом и расходились по своим спальням в противоположных концах дома, даже не пожелав друг другу доброй ночи. Не больше интереса миледи проявляла и к своему сыну, хотя не стала возражать, когда мой кузен заказал сэру Томасу Лоуренсу семейный портрет, что ныне украшает вестибюль Эвенвудской усадьбы.
Но вскоре она начала обнаруживать тревожные признаки нервного расстройства, сперва легкие, потом все более явные. В ноябре 1823 года, как отмечено в моем дневнике, она неоднократно выражала настойчивое, почти истерическое желание повидаться со старой подругой, которую навещала ранее на южном побережье. Муж благоразумно запретил подобную поездку, но ее светлость все же покинула Эвенвуд, когда лорд Тансор уехал по делам в город. По возвращении миледи между супругами произошла ссора, после чего она заперлась в своих покоях и отказывалась выходить, не внимая даже уговорам мисс Имс, покуда по прошествии двух дней мой кузен не приказал взломать дверь. Когда его светлость вошел в комнату, дабы удостовериться, что жена не причинила себе никакого вреда, она сунула ему в руку листок бумаги с несколькими строками, выписанными из книги Фелтема, что я принес ей несколько месяцев назад. Вот эти строки:
