Вчера я показывала малютке гробницы в Salle des Gisants
[248]
— похоже, он остался доволен, хотя мы не задержались там долго, поскольку в зале было холодно и сыро. Но перед самым нашим уходом он вытянул крохотную ручонку и дотронулся — самым трогательным образом — до лица одной из статуй, изображающей худую старую даму. Жест этот, разумеется, был совершенно случайным, но производил впечатление умышленного — и я прошептала малышу, что здесь покоятся благородные лорды и леди — такие же, как его мама и папа. А он посмотрел на меня так, будто понял все до единого слова. На Порт дю Гише мы повстречали мадам Бертран, и она прогулялась с нами по бульвару. День стоял чудесный — безоблачное небо, ласковый ветерок, сверкающая на солнце река внизу, — и мне безумно хотелось, чтобы ты снова была с нами. Мадам Б. опять отметила ваше с ним поразительное сходство, и действительно, он очень похож на тебя, хотя совсем еще крошка. По крайней мере, когда я смотрю в это милое личико, в эти серьезные черные глазки, мне кажется, будто ты рядом. Мне невыносимо думать, что ты там одна-одинешенька, когда мы здесь и тоскуем по тебе — и прошлой ночью я плакала о нас обеих. Ты так мужественно держалась при расставании с нами. У меня просто сердце разрывалось, ведь я знала, что ты страдаешь и будешь страдать еще сильнее, когда мы скроемся из виду. Даже сейчас я мигом привезла бы тебе малютку, перемени ты свое решение. Но такое едва ли случится — и я плачу о тебе, возлюбленная сестра. Каждый вечер я целую твоего чудесного сына и говорю ему, что мамочка всегда будет любить его. И я тоже. Напиши ответ поскорее.
Последующие письма от миссис Глайвер окончательно прояснили дело: в марте месяце 1820 года в городе Ренн, в гостинице «Отель де Кебриак» по адресу рю де Шапитр, миледи родила сына.
Но дело было гораздо серьезнее — настолько серьезным, что даже не верилось. Однако я располагал недвусмысленными свидетельствами, содержавшимися в посланиях Симоны Глайвер к миледи, а также в письмах мисс Имс, которые она получала в Париже. Леди Тансор вернулась в Англию 25 сентября 1820 года — одна. Куда же делся ребенок? Я было подумал, что он умер, но в письмах от миссис Глайвер, полученных ее светлостью уже после возвращения в Эвенвуд, содержались обстоятельные отчеты о малыше — какие привычки у него вырабатываются, как у него темнеют волосики, как он лепечет и гукает и что означают эти трогательные звуки, как он любит наблюдать за волнами, с шумом набегающими на берег, и за чайками, кружащими в небе. Похоже также (как ни странно представить такое), что ребенка тайно привозили в Эвенвуд в последнее лето жизни леди Тансор, когда милорд уехал по делам: в одном из писем миссис Глайвер вспоминала, в какой восторг приводили малютку белые голуби, порхавшие вокруг шпилей и башен огромного здания, и огромные серебряные караси, безмолвно скользившие в темной воде пруда.
Несколько посланий я перечитал еще раз, потом другой и третий, дабы убедиться, что я не заблуждаюсь. Но свидетельства, в них представленные, не поддавались никакому иному толкованию. Леди Тансор тайно произвела на свет законного наследника своего мужа для того лишь, чтобы отдать его другой женщине.
Итак, я возвращаюсь наконец к тому, с чего начал. Вот преступление, о котором я заявляю: умышленный акт обмана и жестокости (я не стану говорить «акт зла», хотя иные скажут именно так), совершенный с целью лишить отцовства моего кузена, издавна одержимого единственным желанием передать все состояние, унаследованное от предков, своему законнорожденному сыну. Миледи поступила дурно — я говорю это как человек, питавший к ней глубокую любовь. Я утверждаю, что отнять у моего кузена то, в чем он видел смысл жизни, было просто бесчеловечно. Никто не станет отрицать, что здесь имело место проявление мстительной жестокости. А поскольку своим поступком миледи лишила лорда Тансора того, что принадлежало ему по праву (хотя он остался в неведении о своей утрате), я истинно полагаю, что она, в сущности, совершила преступление.
И все же, выдвинув обвинение и представив свидетельства против леди Тансор, могу ли я осуждать ее? Несчастная заплатила страшную цену за содеянное; она действовала не одна — две подруги, особливо одна из них, виновны в пособничестве, хотя они помогали ей из любви и преданности; она и они теперь недосягаемы для земного правосудия и предстали перед судом Того, Кто судит всех нас. Ибо, как заметила мисс Имс, кто из нас без греха? В жизни каждого человека есть тайны, и, возможно, хранить подобные тайны — наименьшее зло из всех возможных. Так позвольте же мне, обвинителю леди Лауры Тансор, просить о снисхождении к ней. Пусть она покоится с миром.
Но остаются последствия преступления, на которые не так просто закрыть глаза. Какие еще обстоятельства откроются? Жив ли сын лорда Тансора? Знает ли, кто он такой? Возможно ли исправить свершенную несправедливость?
С самого момента, когда я сделал сие открытие, меня денно и нощно преследовал один вопрос: следует ли мне сохранить тайну миледи или же рассказать кузену все, что мне известно? Знание, открывшееся мне, мучает меня так же, как в свое время, наверное, мучило милую мисс Имс; но сейчас наконец обстоятельства побуждают меня перейти к действиям — и не только для того, чтобы предвосхитить возможные обвинения в сокрытии фактов из своекорыстных соображений.
Решение кузена сделать Феба Даунта своим законным наследником, таким образом восполнив отсутствие того, чем его обделила природа, заставляет меня открыть правду, дабы были немедленно предприняты шаги к розыскам настоящего наследника. Я не вправе молчать и дальше: необходимо приложить все усилия к тому, чтобы найти законнорожденного сына, коли он еще жив, и тем самым отвратить моего кузена от губительного намерения. Помимо всего прочего, меня беспокоит еще одно.
В прошлом апреле, войдя как-то вечером в библиотеку, я увидел мистера Феба Даунта, покидающего мой рабочий кабинет, где у него нет никаких дел, — он тихонько затворил дверь и воровато огляделся по сторонам. Человек, подумалось мне, больше всего становится самим собой, когда полагает, что находится один. Я подождал, не обнаруживая своего присутствия, когда он выйдет на террасу через одну из дверей. Войдя в кабинет, я тотчас понял, что в бумагах на моем столе рылись. По счастью, дверь в архивную комнату была заперта, и ключ лежал у меня в кармане.
В течение последующих недель я часто заставал в библиотеке мистера Даунта, читающего какую-нибудь книгу или пишущего за столом. Подозреваю, однако, что на самом деле он поджидал удобного случая, чтобы войти в мой кабинет и, вероятно, проникнуть в архивную комнату. Однако такой возможности молодому человеку не представилось, ибо теперь, покидая библиотеку, я непременно запирал кабинет на ключ.
Это был далеко не первый случай, когда я получил повод заподозрить сына моего дорогого друга в низком поведении, достойном презрения. Я сказал «заподозрить»? Да какие там подозрения! Я знаю наверное, что мистер Даунт тайком читал частную корреспонденцию лорда Тансора, даже строго конфиденциальные письма, не имея на то разрешения. Мне давно следовало открыто высказаться на сей счет, и я горько сожалею, что не сделал этого. Но главным образом я хочу сказать вот что: на какие поступки способен решительный и бессовестный человек, если он предполагает, что его планы на будущее — самые честолюбивые планы — находятся под угрозой? Отвечаю: такой человек не остановится ни перед чем, лишь бы только сохранить свое положение. Выскажусь еще яснее: не представляю, откуда мистер Феб Даунт мог это узнать, но я абсолютно уверен, что он знает, какого рода бумаги оставила мне мисс Джулия Имс.
