Хотя в детстве я исправно посещал церковь, во мне не осталось чувства, которое принято называть религиозностью, — разве только интуитивное убеждение, что нашими жизнями управляет некий вселенский механизм, много превосходящий нас могуществом. Возможно, именно его люди именуют Богом. А возможно, и нет. Так или иначе, по моему разумению, эта высшая сила не сводилась к обрядам да ритуалам и требовала от человека лишь стоической покорности судьбе и смирения, а церковное посредничество и вмешательство в наши с ней отношения я считал совершенно бесполезными и бессмысленными. Однако, снова накрыв тканью лицо мистера Картерета, я все же невольно склонил голову — не в молитве, ибо у меня не было бога, внемлющего моим молитвам, а из простого человеческого сострадания.
И вот когда я стоял в такой позе, наводившей на мысль о молитвенном обращении к Всевышнему, дверь в часовню отворилась.
В дверном проеме стоял высокий седобородый мужчина в облачении священника. Он снял шляпу, явив взору широкую розовую плешь и зачесанные назад пряди серебристых волос над ушами. Это не мог быть никто иной, как преподобный Ахилл Брабазон Даунт, эвенвудский пастор.
— Прошу прощения, — промолвил он низким звучным голосом. — Я не ожидал застать здесь кого-либо в столь ранний час.
Однако он не ушел, но закрыл за собой дверь и приблизился ко мне.
— Кажется, я не имею чести знать вас.
Мне ничего не оставалось, как представиться и сказать чистую правду: я приехал к мистеру Картерету по делу; он пригласил меня в Эвенвуд на день-другой, и только вчера, по прибытии во вдовий особняк, я узнал ужасную новость.
Мы обменялись подобающими случаю благочестивыми словами, немного повздыхали по поводу греховности человеческой природы и обсудили вероятность поимки душегубов.
— Такое дело нельзя оставить безнаказанным, — проговорил преподобный, медленно качая головой, — решительно нельзя. Негодяев непременно найдут, у меня нет ни малейших сомнений на сей счет. Подобное преступление трудно утаить от всех и вся. Бог все видит — и люди тоже видят многое, как я неоднократно убеждался. Лорд Тансор собирается дать в «Меркьюри» объявление с обещанием изрядного вознаграждения за любые сведения, способные помочь следствию. Думаю, оно развяжет несколько языков. Такие злодеяния, полагаю, обычное дело в Лондоне, но не здесь, нет, не здесь.
— Любой человек в силах умертвить нас, — промолвил я.
Широкое лицо доктора Даунта расплылось в улыбке.
— Сэр Томас Браун! — воскликнул он с нескрываемым восторгом. — «И мы настороженно всматриваемся во всякого встречного, подозревая в нем убийцу». У славного сэра Томаса найдутся высказывания на все случаи жизни — своего рода sortes Homericae.
[161]
Я часто прибегаю к нему с такой целью. На какой странице его ни раскрой — непременно нападешь на россыпь мудрых изречений.
Несколько мгновений мы стояли, молча созерцая гроб.
— Вы помолитесь со мной, мистер Глэпторн? — спросил доктор Даунт.
Mirabile dictu!
[162]
Вообразите меня, стоящего на коленях у гроба мистера Пола Картерета вместе с преподобным Ахиллом Даунтом, отцом моего заклятого врага, и нараспев читающего молитву о даровании покоя душе несчастной жертвы и о ниспослании скорого возмездия на головы убийц — к каковому заключительному призыву я с превеликим облегчением добавил свой «аминь».
Мы поднялись на ноги и направились к выходу.
— Полагаю, мы пойдем обратно вместе? — спросил преподобный.
— Не сказать, чтобы я совершенно не знал вас, доктор Даунт, — произнес я, когда мы стали спускаться по ступенькам часовни. — Мне доводилось обращаться к вашему монументальному каталогу,
[163]
и уже по одной только этой причине я безмерно рад нашему знакомству.
— Так, значит, вы интересуетесь подобными предметами? — вскричал он с неожиданной горячностью.
А далее я принялся завлекать доктора Даунта в свои сети, как в свое время поступил с мистером Тредголдом. Видите ли, тут все дело в библиографической страсти: одержимые ею люди составляют своего рода масонский орден и склонны относиться ко всем равно страстным книголюбам, как к родным братьям. Мне не понадобилось много времени, чтобы показать хорошее знакомство как с наукой о книгах в целом, так и с библиотекой Дюпоров в частности. К моменту, когда мы прошли через мост и начали подниматься по склону возвышенности, направляясь обратно к Южным воротам, у нас завязалось бурное обсуждение на тему, что следует считать наипревосходнейшим образцом типографского искусства, представленным в данном собрании, — том Макробия 1472 года издания (Венеция, Н. Йенсон) или ин-фолио «Заговор Каталины» Крипо, выпущенный в 1772 году (Мадрид, X. Ибарра).
В конечном счете доктор Даунт заговорил и о мистере Картерете, которого знал со дня своего прибытия в Эвенвуд в должности пастора. После того как лорд Тансор приставил своего секретаря в помощники к преподобному, их знакомство переросло в близкую дружбу. Мистер Картерет оказал неоценимую помощь в работе с рукописной частью библиотеки — пусть и незначительной по сравнению с долей печатных изданий, но содержавшей несколько чрезвычайно ценных манускриптов.
— Он не был ученым-библиографом, — сказал доктор Даунт, — но замечательно знал все рукописи, приобретенные дедом его светлости, и уже успел подготовить несколько похвально точных описаний и конспектов, сильно облегчивших мне дело.
Мы подошли к месту, где от главной подъездной аллеи ответвлялась тропа, ведущая к вдовьему особняку.
— Если у вас нет никаких неотложных дел, мистер Глэпторн, может, вы сегодня придете на чай в пасторат? У меня самого весьма скромная библиотека, но в ней есть несколько изданий, которые наверняка вас заинтересуют. Я бы с удовольствием пригласил вас сейчас на завтрак, но мне непременно надо наведаться в Блазервик к доктору Старку, а потом съездить в Питерборо. Но к чаепитию я вернусь. Скажем, в три часа, а?
Расставшись с доктором Даунтом, я направился к вдовьему особняку. В дом меня впустила миссис Роуторн. Неторопливо шагая к лестнице, я заметил, что одна из дверей в вестибюле приоткрыта.
