– О, я готовился, – сказал граф, – давно готовился. Видите ли, уже тогда, на поминках по Джереми Гроуву, когда мы с вами слегка поспорили о панно Гирландайо, я понял, что прежде не встречал столь опасного противника.
Пендергаст не отвечал. Во внезапном порыве гнева граф выложил сразу третий, четвертый и пятый ряды.
Уложив последний кирпич в шестом ряду, Фоско остановился. Вспышка гнева прошла, и к графу вернулось прежнее настроение. Стена уже была по пояс Пендергасту. Хозяин замка, отойдя, элегантно уселся на груду кирпичей и почти тепло взглянул на пленника.
– Вы, наверное, заметили, что я пользуюсь фламандской перевязкой: перемежаю тычки с ложками
[72]
, – сказал граф. – Основательная работа, не так ли? Я мог бы стать каменщиком, если бы захотел. Полагаю, когда последний кирпич займет свое место, времени у вас будет немного – лишь день или два, смотря сколько воздуха пропускают здешние стены. Все же я не садист и не желаю вам неподобающе долгой смерти. Хотя могу понять: удушье в кромешной тьме – не совсем то милосердие, на какое можно надеяться. Я бы и рад помочь, но увы.
Фоско посидел еще немного и, восстановив дыхание, вернулся к работе.
– Не думайте, господин Пендергаст, что меня не мучает совесть. – Голос графа звучал почти задумчиво. – Замуровав вас здесь, я лишу мир одного из великих умов. Без вас на Земле поубавится красок. Однако так будет лучше для меня и мне подобных – для мужчин и женщин, предпочитающих вершить свои судьбы свободными от оков, которые накладывают закон и его слуги.
Из-за стены виднелось только окровавленное лицо Пендергаста.
Фоско вопрошающе посмотрел на него.
– Что, вы и сейчас не ответите? Будь по-вашему, продолжим.
Следующие три ряда он выложил в полном молчании.
Когда граф нанес раствор для десятого ряда, Пендергаст заговорил. Нижняя половина лица уже скрылась за стеной, и голос агента звучал глухо.
– Не делайте этого. – От прежнего бархатистого, чуть ленивого тона не осталось и следа.
– Дорогой Пендергаст, я уже это сделал! – Нанеся слой раствора, граф отошел за кирпичами.
Пендергаст заговорил снова, но не раньше, чем был закончен наполовину десятый ряд.
– У меня есть одно дело, важное для всех. Член моей семьи намерен совершить нечто ужасное, и я должен его остановить.
Прислушавшись, Фоско остановился.
– Позвольте мне только закончить начатое, – просил Пендергаст, – затем я вернусь. Вы... вы сможете избавиться от меня как сочтете нужным. Даю слово джентльмена.
– Вы принимаете меня за дурака? – рассмеялся Фоско. – Думаете, я поверю, что вы вернетесь, как консул Регул вернулся в Карфаген на собственную казнь? Ба!.. Даже если вы сдержите слово, когда мне вас ждать? Двадцать, тридцать лет спустя, когда вы состаритесь и пресытитесь жизнью?
Из тьмы в нише не прозвучало ни слова.
– Хотя это дело, о котором вы говорите... любопытно. Значит, замешан член вашей семьи? Расскажите-ка поподробней.
– Сначала освободите меня.
– Исключено. Мы впустую тратим время. Я, знаете ли, утомился. – Фоско живо принялся за десятый ряд, а после и за одиннадцатый.
И уже когда графу оставалось вложить один-единственный кирпич, чтобы завершить кладку, Пендергаст заговорил вновь.
– Фоско... – прозвучал тихий, замогильный голос, словно поднявшийся из самой глубокой ниши. – Прошу вас как джентльмена... как человека.
– Во мне мало и от того, и от другого. – Фоско взвесил кирпич в руке. – И боюсь, пришло время прощаться. Благодарю за то, что составили компанию в эти последние дни. Я говорю вам не arrivederla – до свидания, a addio – прощайте. Фоско вогнал на место последний кирпич, убрал со стены излишки раствора и услышал – или ему показалось, – как из могилы донесся низкий стон, похожий на выдох. Или то был ветер?..
Граф ногой сгреб к стене разбросанные кости, схватил фонарь и быстрым шагом зашагал через тоннели к древней лестничной шахте. Достигнув ее, он стал подниматься к теплому свету вечернего солнца: десять, двадцать, тридцать ступеней... Преисподняя, полная беспокойных теней, уходила все глубже.
Глава 85
С заднего сиденья д'Агоста молча наблюдал, как за окном машины вьется горный серпантин. Мимо проносился все тот же прекрасный пейзаж: холмы, одетые в цвета осени – в рыжее и золотое, – но д'Агоста, ничего по сторонам не замечая, видел впереди лишь суровую твердыню Кастель-Фоско. Одного взгляда на нее хватило, чтобы вновь пробудить страх, от которого не защищал даже конвой карабинеров.
Д'Агоста переложил с одного колена на другое парусиновую сумку с дьявольским изобретением Фоско. Душа наполнилась яростью, которую приходилось держать в узде – она еще пригодится в предстоящей схватке. После двенадцати часов сводящей с ума бумажной волокиты у него наконец был ордер, и он ехал в логово врага. Теперь, когда зверь бюрократии насытился, нужно было успокоиться, сохранить самообладание, иначе выгорит единственный запал, без которого не спасти Пендергаста – если тот еще жив.
Рядом полковник Эспозито глубоко затянулся и раздавил сигарету в пепельнице. За всю дорогу он не произнес ни слова, только время от времени позволял себе курить. Сейчас он тоже выглянул в окно.
– Поразительно, как этот замок ужасен.
Д'Агоста кивнул.
Эспозито вытащил из пачки новую сигарету, затем передумал, сунул ее обратно и повернулся к д'Агосте:
– Судя по вашему рассказу, Фоско умен и коварен. Мы должны взять его с поличным. Поэтому в замок надо проникнуть быстро.
– Да. Так и сделаем.
Эспозито провел рукой по зачесанным назад седым волосам.
– Совершенно ясно, что граф из тех, кто не оставляет следов. Так что Пендергаст может и... – Полковник не договорил.
– Если бы мы не прождали полдня...
– Нам не дано изменить порядка вещей, – покачал головой Эспозито.
Карабинер замолчал, а машина тем временем въехала во внешние ворота и покатила дальше по кипарисовой аллее.
– У меня к вам будет просьба, сержант, – предупредил полковник.
– Какая?
– Позвольте мне вести переговоры. Я позабочусь, чтобы они прошли на английском. Фоско хорошо говорит по-английски?
– Он владеет языком в совершенстве.
Таким обессиленным д'Агоста не чувствовал себя никогда. Тело ныло, исцарапанная и порезанная кожа горела. На ногах сержант держался только потому, что его вела железная решимость освободить Пендергаста, ведь неизвестно, какие ужасы друг терпит в заточении. «Если он еще жив, то, наверное, сидит, запертый в той самой келье... Да жив он, жив».
