Она посмотрела на черепаху, панцирь которой блестел от брызг
воды.
— Действительно, безопасное, — губы начали растягиваться в
улыбке, но Айрин вновь стала серьезной. — Ты вернешься, не так ли? Не бросишь
меня здесь, не… — она дернула плечиком. И разом помолодела. — По меньшей мере,
не попрощавшись?
— Никогда в жизни. И мои дела в этой башне не должны занять
много времени, — собственно и дел-то у него не было, если только… если только
тот, кто руководил сейчас «Тет корпорейшн» не захотел бы встретиться с ним. —
Нам нужно будет пойти еще в одно место, и именно там Ыш и я попрощаемся с
тобой.
— Хорошо, — кивнула она и села на скамью. Ушастик-путаник
улегся у ее ног. Край скамьи намочила вода, на Айрин были новые слаксы (она
купила их в том же магазине, где брала джинсы и рубашку для Роланда) но ее это
не волновало. В такой теплый, солнечный день слаксы быстро бы высохли, а ей
хотелось быть поближе к черепахе. Изучать ее крошечные, неподвластные времени
глаза, продолжая вслушиваться в эти благозвучные голоса. Она думала, что здесь
так спокойно. Слово это совершенно не ассоциировалось с Нью-Йорком, но скверик,
в котором она сидела, похоже, кардинально отличался от остального Нью-Йорка. В
скверике царствовали покой и умиротворенность. Она подумала, что ей стоит
привести сюда Дэвида и, если сидя на этой скамье, она расскажет ему историю
трех последних дней своей жизни, он, пожалуй, не сочтет ее безумной. Или совсем
уж безумной.
Роланд двинулся к выходу из скверика, легкой походкой, как
человек, который может идти дни и недели, не снижая скорости. «Я бы не хотела,
чтобы он шел по моему следу», — подумала Айрин, и при этой мысли по ее телу
пробежала дрожь. Он уже подошел к железной калитке, за которой начинался
тротуар, остановился, повернулся к ней. Напевно продекламировал:
«Смотри — ЧЕРЕПАХА, панцирь горой,
Тащит на нем весь шар земной
Думает медленно, тихо ползет
Всех нас знает наперечет
[98]
.
На панцире правды несет тяжкий груз,
Там долг и любовь заключили союз,
Она любит горы, леса и моря
И даже такого мальчонку, как я»
[99]
.
И ушел, все той же легкой походкой, ни разу не оглянувшись.
Она сидела и наблюдала, как он постоял на углу с другими пешеходами, дожидаясь,
пока загорится табличка «ИДИТЕ», пересек улицу, с сумкой на плече. Наблюдала,
как он поднялся по ступеням к дверям «Хаммаршельд-Плаза-2» и скрылся внутри.
Потом откинулась на спинку скамьи, закрыла глаза и вслушалась в поющие голоса.
В какой-то момент поняла, что как минимум два слова из тех, что они пели — ее
имя и фамилия.
Роланду показалось, что великое множество людей входили в
здание, но это было восприятие человека, который провел последние годы по
большей части в пустынных местах. Если бы он пришел сюда без четверти девять,
когда люди действительно шли на работу, а не двумя часами позже, его бы поразил
людской поток. А теперь большинство тех, кто работал в знании, сидели в своих
кабинетах и кабинкам, плодя бумаги и байты информации.
Окна вестибюля, из прозрачного стекла, поднимались как
минимум на два, а то и на три этажа. Поэтому вестибюль заливал свет и, стоило
Роланду войти, как горе, не отпускавшее его с того самого момента, как он
опустился на колени рядом с Эдди на улице Плизантвилля, растаяло, будто дым.
Здесь поющие голоса звучали сильнее, пел не просто хор, а огромный хор. И он
видел, что голоса эти слышали и другие. На улице люди спешили по своим делам,
опустив головы, занятые своими заботами, не замечая красоты дарованного им дня;
здесь они не могли не чувствовать хотя бы части той благодати, которую в полной
мере ощущал стрелок и пил, как воду в пустыне.
5
Словно во сне, он неспешно шагал по плитам из розового
мрамора, слыша, как стучат его каблуки, слыша, как переговариваются орисы в
плетеной сумке. И думал: «Люди, которые здесь работают, хотели бы здесь жить.
Они, возможно, этого не знают, но хотели бы. Люди, которые здесь работают,
находят предлоги задержаться на работе подольше. И всех их ждет долгая и
плодотворная жизнь».
В центре огромного, с высоким потолком помещения, где каждый
шаг отдавался гулким эхом, дорогой мраморный пол уступал место квадратному
участку простой черной земли. Этот квадрат обтягивали веревки из бархата цвета
красного вина, но Роланд знал, что даже в веревках никакой необходимости нет.
Никто не решился бы ступить в этот маленький садик, даже кан-тои-самоубийца,
отчаянно стремящийся прославиться. Это была святая земля. Там росли три
карликовые пальмы и растения, которых он не видел с тех пор, как покинул
Гилеад: спатифиллум
[100]
, так, вроде бы оно называлось, хотя в этом мире у
него могло быть другое название. Росли в садике и другие растения, но разбили
сад ради одного.
Розы, которая росла в центре квадрата.
Ее не пересаживали, Роланд понял это сразу. Нет. Она росла
там же, где и в 1977 году, когда место, где он сейчас стоял, было пустырем,
заваленным мусором и разбитыми кирпичами, а над забором возвышался щит с
сообщением, что товарищество Строительной компании Миллза и риэлтерской конторы
«Сомбра» намеревается построить здесь роскошный кондоминиум «Бухта Черепахи».
Но вместо кондоминиума здесь построили это здание, высотой более чем в сто
этажей, и построили его вокруг розы. И кто бы и над чем здесь не работал, все
это было вторично.
Здание «Хаммаршельд-Плаза-2» было храмом.
6
По плечу Роланда постучали, и он развернулся так резко, что
привлек несколько тревожных взглядов. Встревожился и сам. Давно уже, возможно,
с тех пор, как был подростком, никто не мог незаметно для него приблизиться на
расстояние вытянутой руки. И уж на этом мраморном полу он бы, конечно…
Молодую (и ослепительно красивую) женщину, подошедшую к
нему, конечно же, удивила резкость его реакции, но руки, которые он вытянул,
чтобы схватить ее за плечи, ухватили сначала воздух, а потом стукнулись друг от
друга, и этот глухой звук эхом отразился от потолка вестибюля, высокого, как в
Колыбели Луда. Он смотрел в зеленые, широко раскрытые и настороженные глаза
женщины, и мог бы поклясться, что угрозы для него в них нет, но, однако,
сначала захватить его врасплох, потом ускользнуть от…
Он посмотрел на ноги женщины и получал хотя бы часть ответа.
Таких туфель он никогда раньше не видел. На толстой, словно из пены, подошве, с
парусиновым верхом. Действительно, в таких туфлях она могла передвигаться
бесшумно по твердой поверхности. Что же касается самой женщины…
