— Возможно, по пути мы найдем топливо для костра, — с
надеждой предположила она, когда вспыхнул огонь (от горящих костей шел
зловонный дым, так что они сидели так, чтобы ветер дул в спину). — Траву…
кусты… кости… может, даже засохшие деревья.
— Я так не думаю, — покачал головой Роланд. — С этой стороны
замка Алого Короля едва ли. Не найдем даже бес травы, которая в Срединном мире
растет практически везде.
— Ты же этого не знаешь. Во всяком случае, наверняка, —
мысль о днях и ночах в холоде казалась невыносимой, с учетом того, что оба были
одеты так, словно решили погулять в Центральном парке в погожий весенний день.
— Я думаю, он убил эту землю, когда покрыл мраком
Тандерклеп, — пояснил Роланд. — Тут и раньше, скорее всего, мало что росло, а
теперь земля стала стерильной. Но кое в чем тебе повезло, — он протянул руку и
коснулся прыщика, который выскочил у нее на лице под полной нижней губой. — Сто
лет назад он бы почернел, расползся и сожрал бы твои кожу и мышцы до кости.
Проник бы в твой мозг и свел с ума до того, как ты успела бы умереть.
— Рак? Радиация?
Роланд пожал плечами, как бы говоря: какая разница.
— А вот за замком Алого Короля мы, скорее всего вновь увидим
степь, а может, даже и лес, но только траву, вероятно, укроет снег, потому что
мы пришли сюда в неудачный сезон. Я чувствую это по воздуху, об этом говорит и
то, что день очень уж рано переходит в ночь.
Она притворно застонала, пытаясь вызвать у него улыбку, да
только в стоне явственно прозвучали страх и слабость. Такая перспектива пугала
ее. Уши Ыша тут же встали торчком, он посмотрел на них.
— Лучше бы ты подбодрил меня, Роланд?
— Ты должна знать правду, Сюзанна, — ответил он. — Мы сможем
достаточно долго продолжать путь в таких условиях, но удовольствие это
маленькое. Еды на повозке хватит на месяц или больше, если мы будем расходовать
ее экономно… а мы будем. Снова выйдя на живую землю, мы найдем животных, даже
если все будет в снегу. Они нам понадобятся. Не потому, что к тому времени нам
захочется свежего мяса, хотя и от него мы не откажемся. Что нам потребуется,
так это шкуры. Я надеюсь, что шкуры не станут для нас предметом первой
необходимости, хотелось бы, чтобы до этого не дошло, но…
— Ты боишься, что именно так и будет.
— Да, — согласился Роланд. — Боюсь, что так и будет. Если
брать долгий период времени, постоянный холод — одно из верных средств сломить
человека. Даже не такой сильный, чтобы убить, постоянный холод отнимает
энергию, силу воли и жир, каплю за каплей. Я боюсь, что нас ждет тяжелое
испытание. Ты увидишь.
5
Так оно и вышло.
«Постоянный холод — одно из верных средств сломить
человека».
Дни давались легче. По меньшей мере, они двигались, а потому
хоть как-то могли согреть кровь. Однако, иной раз и дни становились сущим
кошмаром, когда они попадали на открытую равнину, где завывал ветер, проносясь
над милями разбитых камней, на которых ничего не росло, да иной раз
наталкиваясь на редкие холмы с крутыми склонами или столовые горы. Холмы
поднимались навстречу неизменно синему небу, словно красные пальцы похороненных
в земле каменных великанов. Ветер, похоже, становился еще резче, когда им
проходилось идти молочными завитушками облаков, плывущих вдоль Тропы Луча.
Сюзанна закрывала лицо руками, и злилась, что пальцы никогда не немели, только
начинали ныть изнутри. И глаза тут же наполнялись водой, а потом слезы стекали
по щекам. Полоски слез никогда не замерзали, температура воздуха так сильно не
падала. Но холод забирался в них глубже и глубже, все более превращая жизнь в
сплошной кошмар. И за какой пустяк она продавала бы свою бессмертную душу, пока
эти малоприятные дни сменялись ужасными ночами? Иногда думала, что для покупки
дьяволу хватило бы паршивого свитера. Случалось, что в голову приходила и
другая мысль: «Нет, сладенькая, ты ценишь себя гораздо выше, даже сейчас.
Неужто ты согласишься провести вечность в аду, а может, в тодэшной тьме, за
какой-то свитер? Конечно же, нет».
Может, и нет. Но, если бы дьявол-искуситель добавил бы еще
пару меховых наушников…
А ведь требовалась самая малость, чтобы они не испытывали
никаких неудобств. Она думала об этом постоянно. Еды им хватало, в воде тоже не
было недостатка, потому что через каждые пятнадцать миль им встречался насос,
который работал, выкачивая холодную минеральную воду из глубин Плохих Земель.
Плохие Земли. Часы, дни, потом и недели, она раздумывала над
этими двумя словами. Почему эти земли стали плохими? Благодаря отравленной
воде? Вода не вкусная, все так, но ведь не отравленная. Нехватка еды? Еда у них
была, пусть со временем с ней и возникли бы проблемы, если б не удалось
пополнить запасы. А пока Сюзанне, конечно, надоела бесконечная тушенка, не
говоря уже про изюм на завтрак и, если возникало такое желание, на десерт.
Однако, это была еда. Горючее для организма. Так когда эти земли оправдывали
свое название, превращаясь в Плохие, если у них были пища и питье? С
приближением ночи, когда небо на западе становилось сначала золотым, а потом
багряным, а на востоке из лилового — черным, с точечками звезд. Завершения
каждого последующего дня она ждала с все нарастающим ужасом: пугала сама мысль
о еще одной бесконечной ночи, когда они втроем будут лежать, прижавшись друг к
другу, ветер — свистеть и завывать к скалах, а звезды — бесстрастно смотреть с
неба. С наступлением ночи она попадала в холодное чистилище, где стопы и кисти
ныли изнутри, а в голове сидела одна мысль: «Если бы у меня были свитер и
перчатки, я была бы всем довольна. Это все, что мне требуется, всего лишь
свитер и перчатки. Потому что на самом деле не так уж и холодно».
И действительно, до какой температуры охлаждался воздух
после заката. Никогда эта температура не падала ниже тридцати двух градусов по
Фаренгейту, она это знала, потому что вода, которая оставлялась для Ыша не
замерзала. Она полагала, что от полуночи до рассвета температура падала до
сорока градусов, но пару-тройку раз опускалась к тридцати, потому что на кромке
кастрюли, которая служила миской Ышу, появлялась тонкая корочка льда.
Сюзанна начала поглядывать на меховую шкуру Ыша. Поначалу
говорила себе, что это всего лишь упражнения для ума, способ скоротать время,
мысли о том, сколько энергии выделяет организм Ыш, перерабатывая пищу, и
насколько тепло чувствует он себя в этой меховой шкуре (с густым мехом,
удивительно густым, потрясающе густым мехом)? Постепенно она начала осознавать,
каким же чувством вызываются эти мысли: ревностью, которая звучала в голосе
Детты: «Этот малыш не печалится, когда заходит солнце, не так ли? Нет, только
не он! Ты полагаешь, что его шкуры хватит на две пары рукавиц?»
Она гнала эти мысли прочь, отвратительные и ужасные,
задаваясь вопросом, а есть ли предел низости человеческой души, когда она
начинает думать только о себе, готовая пожертвовать кем и чем угодно, и решила,
что не хочет этого знать.
