Старик дрейфовал навстречу своей судьбе, вопящий и
безглазый. Он махал перед собой руками, отбиваясь от невидимых врагов, и
передние лапки паука, ухватили одну из рук и направили ее в пасть. Паук с
хрустом откусил кисть старика.
Вкуснотища!
8
В ту ночь, когда позади остался последний из этих узких,
вызывающих неприятные ощущения городских домов, Роланд остановился перед
развалинами небольшой фермы. Постоял, глядя на остатки дома, принюхиваясь.
— Что, Роланд? Что?
— Тебе не кажется, что здесь пахнет деревом, Сюзанна?
Принюхалась и она.
— Пахнет, все так, и что из этого? Он повернулся к ней, с
улыбкой.
— Если мы ощущаем запах дерева, значит, сможем его сжечь.
Как выяснилось, вывод он сделал правильный. Разжечь огонь им
удалось с трудом, потребовались все мастерство Роланда, бывалого походника, и
полбанки «Стерно», но в конце концов они своего добились. Сюзанна уселась
максимально близко от костра, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком,
наслаждаясь потом, который выступил у нее сначала на лице, потом на груди,
наконец, на спине. Она уже забыла, каково это ощущать растекающееся по телу
тепло, и продолжала подкладывать и подкладывать дерево, пока походный костер не
превратился в праздничный. Для животных на равнинных землях, которые тянулись
вдоль Тропы выздоравливающего Луча, костер этот, возможно, выглядел, как
комета, упавшая на Землю, но еще полыхающая. Ыш сидел рядом с ней, навострив
уши, глядя в огонь, как зачарованный. Сюзанна все ждала, когда же Роланд начнет
протестовать, скажет, что пора прекратить подкладывать дрова и дать прогореть
тем, что уже лежали в костре, но он не останавливал ее. Сидел, разложив перед
собой детали разобранных револьверов, и смазывал их. Когда костер стал слишком
уж жарким, отодвинулся на несколько футов. Его тень выплясывала каммалу в
мерцающем свете языков пламени.
— Сможешь ты выдержать еще одну или две ночи холода? —
наконец, спросил он Сюзанну.
Она кивнула.
— Если должна.
— Как только мы начнем подниматься к снежным землям, станет
действительно холодно, — пояснил он. — И пока я не могу обещать тебе, что без костра
мы проведем только одну ночь. Хотя и не верю, что их будет больше двух.
— Ты думаешь, охотиться будет проще, если мы обойдемся без
костров, не так ли?
Роланд кивнул и начал собирать револьверы.
— Дичь будет через два дня?
— Да.
— Откуда ты знаешь?
Он обдумал, покачал головой.
— Сказать не могу… но знаю.
— Можешь почувствовать запах?
— Нет.
— Прикоснуться к их рассудку?
— Нет.
Она сменила тему.
— Роланд, а если Мордред этой ночью натравит на нас птиц?
Он улыбнулся и указал на языки пламени, под которыми
переливались всеми оттенками красного раскаленные угли.
— Они не посмеют приблизиться к твоему костру.
— А завтра?
— Завтра мы будем так далеко от «Ле кас руа рюс», что даже
Мордред не убедит их лететь за нами.
— Откуда ты это знаешь?
Он опять покачал головой, хотя подумал, что ему известен
ответ на ее вопрос. То, что он знал, шло от Башни. Чувствовал, что ее пульсации
оживают в голове.
Словно из сухого зерна проклюнулся зеленой росток. Но
полагал, что говорить об этом еще рано.
— Ложись, Сюзанна. Отдохни. Я подежурю до полуночи, потом
разбужу тебя.
— Значит, мы начинаем нести вахту.
— Да.
— Он наблюдает за нами?
Наверняка Роланд этого не знал, что полагал, что наблюдает.
Воображение рисовало ему худенького мальчика (но теперь у него выпирал туго
набитый живот, потому что поел мальчик хорошо, голого под грязным, рваным
пальто. Он находится в одном из этих странных, узких домов, возможно, на
третьем этаже, откуда можно многое увидеть. Сидит на подоконнике, подтянув
колени к груди, чтобы хоть немного согреться, шрам на боку наверняка ноет, и
смотрит на яркую точку их костра, смотрит и завидует. Завидует их дружбе.
Половинная мать и Белый отец, оба повернувшиеся к нему спиной.
— Очень может быть.
Она уже начала укладываться, вновь села. Прикоснулась к
болячке под нижней губой.
— Это не прыщик, Роланд.
— Нет? — он не отрывал от нее глаз.
— В колледже у меня была подруга, у которой выскочил вот
такой же «прыщик». Он кровоточил, потом подсыхал, вроде бы заживал, снова
темнел и кровоточил вновь. В конце концов, она пошла к врачу, специалисту,
которых мы называем дерматологами, и он сказал, что это ангиома. Сосудистая
опухоль. Сделал ей укол новокаина и вырезал ее скальпелем. Похвалил мою подругу
за то, что она вовремя пришла к нему, потому с каждым днем эта опухоль
прорастала бы все глубже. И в итоге могла добраться и до неба, и до носовых пазух.
Роланд молчал, ожидая продолжения. Термин, который она
использовала, сосудистая опухоль, отдавался в голове. Он подумал о том, что
такая опухоль не помешала бы Алому Королю. Да и Мордреду тоже.
— У нас нет новокаина, — заговорила Детта Уокер, — и я это
знаю. Но, если придет время, и я скажу тебе, что надо, ты возьмешь нож и
вырежешь этот гребаный, отвратительный прыщ с моего лица. И тебе придется
сделать это быстро. Ты меня понимаешь? Тебе ясно, о чем я?
— Да. А теперь ложись. Отдохни.
Она легла. А пятью минутами позже, когда вроде бы заснула,
Детта Уокер открыла глаза и сердито
(«Я слежу за тобой, белый мальчик»)
глянула на него. Роланд ей кивнул, и она вновь закрыла
глаза. Через минуту или две они опять открылись. На этот раз на него смотрела
Сюзанна, и глаза, закрывшись еще раз, более уже не открывались.
Он пообещал разбудить Сюзанну в полночь, но дал поспать на
два часа больше, зная, что в тепле костра ее тело действительно отдыхает, по
крайней мере, в эту ночь. А когда его прекрасные новые часы показали час ночи,
он почувствовал, что наблюдение с них снято. Мордред проиграл схватку со сном в
самое темное время ночи, как и бесчисленное количество детей до него. И где бы
ни находилась его комната, этот нежеланный, одинокий ребенок уснул, подоткнув
жалкое, грязное пальто и положив голову на руки.
