Поэтому он сидел, дрожа всем телом и прислушиваясь к звукам
их голосов, пока голоса не смолкли. Возможно, они заснули. Возможно, он сам
чуть задремал. И только одно удерживало его, не позволяло развернуться на сто
восемьдесят градусов и уйти: ненависть к ним. А ненавидел он их за то, что они
были вместе, а он — один. И никого у него не было.
«Мордред голоден, — с тоской подумал он. — Мордреду холодно.
И у Мордреда никого нет. Мордред один-одинешенек».
Он засунул кулак в рот, засунул глубоко, всасывая идущее от
него тепло. В крови чувствовался вкус жизни Рэндо Вдумчивого… но как ее было
мало! Как быстро она ушла! А потом не осталось ничего, кроме собственного, бесполезного
вкуса.
В темноте Мордред заплакал.
3
Через четыре часа после рассвета, под белым небом, обещавшим
то ли дождь, то ли снег (может, и то, и другое) Сюзанна, дрожа, лежала за
свалившимся деревом, глядя вниз, в одну из неглубоких долин. «Ты услышишь Ыша,
— сказал ей стрелок. — И ты услышишь меня. Я сделаю все, что смогу, но я буду
гнать их перед собой, так что стрелять удобнее будет тебе. Постарайся, чтобы
каждый выстрел попадал в цель».
Что еще мешало жить, так это непреходящее ощущение, что
Мордред где-то совсем рядом, и может попытаться застать ее врасплох,
наброситься сзади. Она то и дело оглядывалась, но они выбрали относительно
открытый участок, так что она видела за спиной только траву, за исключением
одного раза, когда мимо пробежал большой кролик, с волочащимися по земле ушами.
Наконец, она услышала пронзительный лай Ыша из-за рощи
деревьев, что росли слева от нее. А чуть позже раздались крики Роланда: «Эй,
вы! Эй, вы! А ну, шевелитесь! Шевелитесь, говорю я вам! Не останавливайтесь!
Никому не останавлива…» — слово оборвалось кашлем. Не нравился ей этот кашель.
Нет, совершенно не нравился.
Теперь она видела движение среди деревьев, и призвала Детту
Уокер, что случалось считанные разы после того, как Роланд заставил ее
признать, что в ее разуме прячется еще одна личность.
«Ты мне нужна. Если хочешь снова согреться, убери дрожь из
моих рук, чтобы я смогла попасть в цель».
И ее перестало трясти. Так что, когда стадо оленей выбежало
из деревьев, немаленькое стадо, как минимум восемнадцать олених и молодых
оленей, ведомых самцом с великолепными рогами, ее руки уже не дрожали. В правой
она сжимала револьвер Роланда с рукояткой из сандалового дерева.
Наконец, появился Ыш, преследуя отстающую олениху-мутанта,
бегущую, и достаточно грациозно, на четырех ногах разной длины, тогда как
пятая, бескостная, болталась под животом, словно вымя. Последним из рощи
появился Роланд, который уже и не бежал, теперь не бежал, скорее, шел быстрым
шагом, его шатало из стороны в сторону. Но Сюзанну занимал не Роланд, а олень,
которого она и взяла на мушку, когда тот пересекал контролируемый ее сектор
обстрела.
— Сюда, — прошептала Сюзанна. — Поверни направо, сладенький,
давай посмотрим, как ты это сделаешь. Каммала-кам-кам.
И хотя причин на то не было, олень чуть изменил направление
движения и повел стадо прямо на Сюзанну. Холодная расчетливость охватила ее,
чему она только обрадовалась. Зрение обострилось до предела, она видела, как
ходят мышцы под шкурой оленя, заметила белый полукруг белка, когда он закатил
глаза, старый шрам на передней ноге ближайшей к оленю самке, который так и не
зарос шерстью. Ей так хотелось, чтобы сейчас рядом с ней лежали Эдди и Джейк,
испытывая те же ощущения, что испытывала она, видя то, что видела она, но эти
мысли ушли так же быстро, как и появились.
«Я убиваю не оружием; та, кто убивает оружием, забыла лицо
своего отца».
— Я убиваю сердцем, — пробормотала Сюзанна и начала
стрелять.
Первая пуля попала самцу в голову, и он рухнул на левый бок.
Другие продолжали бежать. Олениха прыгнула через самца и вторая пуля Сюзанны
настигла ее в полете, так что приземлялась она уже мертвой, сломав при падении
ногу, потеряв всю грациозность.
Она услышала три выстрела Роланда, но даже не посмотрела,
куда попали его пули; у нее была своя работа, и она хотела сделать ее хорошо.
Каждый из четырех оставшихся в цилиндре патронов уложил по оленю, и только один
еще подрыгал ногами, лежа на земле. Ей даже не пришла в голову мысль о том, что
она продемонстрировала потрясающую точность, учитывая, что стреляла из
револьвера. В конце, концов, она была стрелком, а что должен уметь делать
стрелок, как ни стрелять?
Кроме того, утро выдалось безветренным.
Половина стада лежало на траве долины, оставшиеся в живых
олени, за исключением одного, взяли левее, помчались к речушке. И вскоре
исчезли в ивах. Последний, олень-одногодок, бежал прямо на нее. Сюзанна и не
попыталась перезарядить револьвер, хотя под рукой, на лоскуте шкуры, лежала
горка патронов. Вместо этого потянулась к одной из орис, пальцы автоматически
сомкнулись на секторе с тупой кромкой.
— Риса! — крикнула Сюзанна и бросила тарелку. Она полетела
над сухой травой, чуть поднимаясь, издавая такой странный посвистывающий стон.
Попала оленю в шею. Капли крови веером разлетелись в разные стороны, черные на
фоне белого неба. Мясницкий тесак не смог бы так аккуратно снести оленю голову.
С мгновение он бежал вперед, кровь фонтаном била из шеи, куда ее гнали
последние удары еще бьющегося сердца. А потом свалился на подогнувшиеся
передние ноги, в десяти ярдах от дерева, за которым она лежала, окрасив сухую
желтую траву в ярко-алый цвет.
Мучения прошлой ночи забылись. Онемение ушло из кистей и
стоп. Сюзанна более не горевала, не испытывала чувства утраты, страха. Стала той
женщиной, какой сделала ее ка. Смесь запахов сгоревшего пороха и оленьей крови
отдавала горечью; и при этом не было в мире более сладкого запаха.
Выпрямившись на култышках, Сюзанна вскинула руки к небу,
держа в правой револьвер Роланда, прекратившись в букву V. Потом закричала.
Слов в ее крике не было, не могло быть. Момент величайшего триумфа словами не
выразить.
4
Роланд настоял на том, чтобы они сытно позавтракали, и ее
протесты, что холодная тушенка не лезет в горло, не произвели на него ни
малейшего впечатления. Но к двум часам пополудни, согласно его изысканным
карманным часам, когда падавшие с неба редкие капли дождя превратились в
устойчивый ледяной душ, она только порадовалась его предусмотрительности.
Никогда в жизни ей не приходилось выполнять такой объем физической работы, а
ведь день еще не закончился. Роланд трудился рядом, ни в чем ей не уступая,
несмотря на усиливающийся кашель. У нее нашлась возможность (во время короткого
перерыва на ленч, когда они подкрепились безумно вкусными, поджаренными на
костре стейками из оленины) подумать, какой же он необычный, какой
удивительный. Столько времени они провели вместе, столько пережили, и все равно
она не могла понять, что он за человек. Слишком многое оставалось ей неведомо.
Она видела, как он смеялся и плакал, убивал и танцевал, спал и сидел на
корточках со спущенными штанами, с задом, зависшим над, как он говорил, бревном
облегчения. Она никогда не спала с ним, как женщина спит с мужчиной, но думала,
что за исключением этого видела его во всех ситуациях, и однако… слишком много
оставалось в нем неведомого.
