Ыш еще с мгновение не отводил взгляда, и Роланд понял, что
обидел зверька; нелепо, конечно, но так. Ыш отошел, хвост волочился по земле. У
Роланда возникло желание позвать его, но это выглядело бы еще более нелепым, не
правда ли? Что он собирался делать? Извиняться перед ушастиком-путаником?
Он злился, ему было не по себе, этих чувств он никогда не
испытывал до того, как «извлек» Эдди, Сюзанну и Джейка с американской стороны,
втащил в свою жизнь. До их появления он практически ничего не чувствовал, и
пусть это обедняло жизнь, свои плюсы тут тоже были; по крайней мере, тогда он
не тратил время на размышления, а стоит ли извиняться перед животными за то,
что резко поговорил с ними, клянусь богами.
Роланд присел на корточки у розы, наклонился к ней, чтобы
раствориться в успокаивающей мощи ее пения и сверкающем свете, исцеляющем
свете, идущем из центра. На Патрик недовольно вскрикнул, махнул Роланду рукой,
требуя, чтобы тот отодвинулся. Иначе он не видел розу и не мог ее рисовать. От
этого вскрика и взмаха руки, раздражения у Роланда только прибавилось, но он
молча, без единого слова протеста, отодвинулся. Сам же попросил Патрика
нарисовать розу, не так ли? Подумал, будь здесь Сюзанна, их взгляды обязательно
бы встретились, в них читалось бы понимание, как в глазах родителей, не
придающих значения выходам маленького ребенка. Но ее, разумеется, здесь не
было; последняя из троих, она тоже уже ушла.
— Ладно, так, полагаю, роза видна тебе лучше? — спросил он с
выговором Детты, проглатывая какие-то звуки, соединяя по два слова в одно.
Патрик, однако, не отреагировал на резкость тона стрелка.
«Возможно, даже пропустил мимо ушей все, что я сказал», — подумал Роланд.
Лишенный языка юноша сидел, скрестив ноги в лодыжках, положив альбом на бедра.
Тарелка с недоеденным ленчем стояла сбоку.
— Рисуя, не забывай про еду, — добавил Роланд. — Прислушайся
к тому, что я говорю, — наградой за его заботу стал еще один рассеянный кивок,
и Роланд сдался. — Я собираюсь поспать, Патрик. День будет долгим, — «А ночь
еще более долгой», — добавил он про себя… но утешало его то самое, что и
Мордреда: эта ночь, скорее всего, будет последней. Роланд не знал, что ждет его
в Темной Башне, высившейся на дальнем конце поля роз, но, даже если бы ему
удалось разобраться с Алым Королем, он почему-то не сомневался, что это будет
его последний переход. Он не верил, что сможет покинуть Кан'-Ка Ноу Рей, и его
это вполне устраивало. Он очень устал. И, несмотря на мощь розы, на него
навалилась грусть.
Роланд из Гилеада прикрыл глаза рукой и тут же заснул.
4
Долго поспать ему не удалось, потому что Патрик,
переполненный детским энтузиазмом, разбудил его, чтобы показать первую
нарисованную им розу: солнце предполагало, что прошло десять минут, максимум,
пятнадцать.
Как и все рисунки Патрика, этот обладал странной силой.
Юноша нарисовал розу, какой она была в жизни, пусть работал он в карандаше.
Однако, Роланд предпочел бы лишний час сна, которого лишил его Патрик, вынося
на суд стрелка свое творение. Впрочем, он одобрительно кивнул, обещал себе, что
не будет более ворчать и брюзжать рядом с такой красотой, и Патрик улыбнулся,
ему для счастья хватило и такой малости. Перевернул лист и принялся вновь
рисовать розу. По одному рисунку на каждого, как и просил Роланд.
Стрелок снова мог поспать, но имело ли смысл. Через
несколько минут немой юноша закончил бы работу и вновь разбудил бы его. Поэтому
он подошел к Ышу и погладил по густой шерсти, что делал крайне редко.
— Извини, что говорил с тобой грубо, дружок. Скажешь мне
хоть словечко?
Но Ыш не сказал.
Пятнадцатью минутами позже Роланд собрал те немногие вещи,
что брал с повозки, поплевал на ладони и взялся за рукоятки. Повозка стала
легче, по-другому и быть не могло, но казалось, что она заметно потяжелела.
«Конечно, она тяжелая, — подумал Роланд. — На ней мое горе.
Я тащу его с собой, куда бы ни пошел, да, тащу».
Скоро на Хо-2 забрался и Патрик Дэнвилл. Устроился
поудобнее, накрылся шкурами и мгновенно заснул. Роланд продолжал идти, наклонив
голову, тень, начинающаяся от его сапог, все удлинялась. Ыш шагал рядом.
«Еще одна ночь, — думал стрелок. — Еще одна ночь, потом еще
один день в пути, и все закончится. Так или иначе».
Он позволил биению Башни и многочисленным голосам наполнить
голову и влить силы в ноги… хотя бы чуть-чуть. Роз встречалось все больше, они
десятками росли как по обочинам, так и на невзрачной равнине, по которой
тянулась дорога. Некоторые росли прямо на дороге, и стрелок обогнул их по
широкой дуге, чтобы не задеть. При всей своей усталости он не мог допустить,
чтобы колеса или его раздавили хоть одну розу, примяли хоть один опавший
лепесток.
5
На ночлег он остановился, когда солнце еще висело высоко над
горизонтом, слишком ослабев, чтобы идти дальше, хотя до наступления темноты
оставались добрых два часа. Он набрел на пересохшую речку, и теперь на ее дне
пышно цвели прекрасные дикие розы. Их песни не уменьшили его усталости, но хоть
немного подняли настроение. Он подумал, что настроение улучшилось и у Патрика с
Ышем, в чем тоже не было ничего плохого. Проснувшись, Патрик тут же начал
оглядываться по сторонам. Потом лицо его помрачнело: юноша вспомнил, как понял
Роланд, что Сюзанны больше с ними нет. Тогда, у захлопнувшейся за Сюзанной
двери, он даже всплакнул, но сейчас обошлось без слез.
На берегу стояла роща тополей, во всяком случае, стрелок
подумал, что это тополя, но они засохли, когда иссяк поток, из которого пили их
корни. Так что теперь к небу торчали голые, без листвы и коры ветки. В их
переплетениях Роланд вновь и вновь видел число девятнадцать, написанное цифрами
как мира Сюзанны, так и его собственного. В одном месте ветви сложились в слово
«ЧЕЗЗЕТ» на фоне темнеющего неба.
Прежде чем разжечь костер и приготовить всем ранний ужин,
благо консервов из кладовой Дандело еще хватало, Роланд спустился в русло реки
и вдыхал аромат роз, слушая их песню и медленно шагая мимо засохших деревьев. И
аромат, и звуки бодрили.
Почувствовав себя лучше, он собрал хворост под деревьями и
сломал несколько нижних веток. Из стволов остались торчать их толстые концы,
заостренные, напоминающие карандаши Патрика. Разжигая костер, произнес древнее
заклинание, механически, не слыша слов: «Искорка светлая, кто мой родитель? Со
мной ничего не случится? Я останусь самими собой? Благослови этот лагерь
огнем».
Ожидая, пока огонь вспыхнет, а потом уляжется на постель из
розовых углей, Роланд достал часы, которые подарили ему в Нью-Йорке. Днем
раньше они остановились, хотя его заверяли, что батарейка будет работать как
минимум пятьдесят лет.
Теперь же, по мере того, как вторая половина дня перетекала
в вечер, стрелки очень медленно начали двигаться в обратном направлении.
