7
Мордред наблюдал за всем этим через дальновидящие стеклянные
глаза. Он горел в лихорадке, и ее яркое пламя, пусть временно, но отогнало
усталость. С живым интересом он следил за тем, как стрелок разбудил немого
юношу, Артиста, и заставил того собирать хворост для костра. Как Артист,
закончив порученное дело, вновь собрался заснуть, до того, как Роланд сумел бы
остановить его. Этого, к сожалению, не произошло. Они разбили лагерь в роще
засохших тополей, и Роданд подвел Артиста к самому высокому дереву. Указал на
небо. Звезд на нем хватало, но Мордред догадался, что старый Белый
Стрелок-папуля указывал на Древнюю Матерь, самую яркую из них. Наконец, Артист,
у которого, похоже, было далеко не все в порядке с головой, начал понимать,
чего от него хотят. Он взял альбом и уже принялся рисовать, когда старый Белый
Папуля, волоча ноги, отошел на пару шагов, бормоча инструкции, на которые
Артист не обращал ни малейшего внимания. Старый Белый Папуля рухнул так
неожиданно, что на мгновение Мордред испугался, что последний участок пути
доконал его, и сердце этого сукиного сына перестало биться. Потом Роланд
шевельнулся, устроился поудобнее, и Мордред, лежащий на небольшом холме
примерно в девяноста ярдах к западу от пересохшей реки, почувствовал, как
замедлились удары собственного сердца. И хотя старый Белый Стрелок-папуля
выдохся донельзя, его выучки и родословной (а род свой он вел от самого Эльда)
вполне хватило бы для того, чтобы он проснулся, и уже с револьвером в руке, в
ту самую секунду, когда Артист издал один из своих бессловесных, но дьявольски
громких криков. В животе Мордреда начался очередной приступ схваток, сильных,
как никогда. Его сложило пополам, он изо всех сил старался остаться в
человеческом обличье, борясь с криком, борясь за жизнь. Прямая кишка издала
какие-то звуки, мерзкая коричневая жижа поползла по ногам. И в этой жиже его
обоняние, сверхъестественно острое, обнаружило запах не только экскрементов, но
крови. Он думал, что боль никогда не прекратится, будет только усиливаться,
пока не разорвет его надвое, но, в конце концов, она начала отступать. Он
посмотрел на левую руку, и не удивился, увидев, что пальцы почернели и слились.
Они более не могли стать человеческими пальцами; он верил, что теперь его
хватит только на одну трансформацию. Мордред смахнул со лба пот правой рукой и
поднес бинокуляры к глазам, молясь Алому Папуле, чтобы сон сморил глупого
немого юношу. Но тот сидел, привалившись спиной к сухому стволу тополя, и
рисовал Древнюю Матерь. В этот самый момент Мордред Дискейн ближе всего подошел
к отчаянию. Как и Роланд, он думал, рисование — единственное, что может
удержать этого идиота от сна. А потому, чего не пойти на трансформацию в этот
самый момент, когда жар лихорадки питает его своей разрушительной энергией?
Почему не рискнуть? В конце концов, добраться он хотел до Роланда, не до юноши.
И, конечно же, мог, в паучьем обличье подобраться к стрелку достаточно быстро,
чтобы успеть схватить и поднести к пасти. Старый Бедный Папуля сможет
выстрелить раз, даже два, но и он, Мордред, сможет пережить пару пуль, если
летящие кусочки свинца не попадут в белый нарост на спине паука: мозг его
второго тела. «А подтащив к пасти, я уже не выпущу его, пока не высосу досуха,
не превращу в пыль-мумию, как другую, Миа». Он расслабился, готовый позволить
трансформации прокатиться по его телу, и тут другой голос заговорил у него в
мозгу. Голос Алого Папули, который сидел в заточении на балконе Темной Башни и
нуждался в живом Мордреде, хотя бы еще на один день, чтобы тот смог освободить
его.
«Подожди еще немного, — посоветовал голос. — Подожди еще
чуть-чуть. У меня, возможно, есть в рукаве еще один туз. Подожди… еще немного
подожди…»
Мордред ждал. И через пару мгновений почувствовал, как
меняется биение, идущее от Темной Башни.
8
Патрик тоже почувствовал это изменение. Биение стало
успокаивающим. И в нем послышались слова, которые притупили его стремление
рисовать. Он провел еще одну линию, оторвал карандаш от бумаги, потом отложил
его и теперь только смотрел на Древнюю Матерь, которая, похоже, пульсировала в
такт словам, который слышал в голове, словам, которые без труда узнал бы
Роланд. Только на этот раз их пел старческий голос, дребезжащий, но нежный:
«Непоседа, мальчик мой,
День закончен, дорогой.
Милый, снов тебе счастливых,
Ягодных полей красивых.
Попрыгунчик, милый крошка,
Ягоды клади в лукошко.
Чаззет, чиззет, чеззет,
Все в лукошко влезет».
Патрик начал клевать носом. Его глаза закрылись… открылись…
снова закрылись.
«Все в лукошко влезет», — подумал он и заснул в свете
костра.
9
«Пора, мой добрый сын, — прошептал холодный голос в
горячечном, плавящемся мозгу Мордреда. — Пора. Пойди к нему и позаботься о том,
чтобы он никогда не проснулся. Убей его среди роз, и мы будем править вечно».
Мордред вышел из укрытия. Бинокль выпал из руки, которая
перестала быть рукой. И когда он трансформировался, его захватило ощущение
абсолютной уверенности в себе. Через минуту все будет кончено. Они оба спали, и
он не мог потерпеть неудачу.
Он поспешил к лагерь и спящим людям, ночное чудовище о семи
лапах, пасть его открывалась и закрывалась.
10
Где-то далеко, в тысяче миль от него, Роланд услышал лай,
громкий и настойчивый, яростный и злобный. Его усталый мозг пытался отвернуться
от этого лая, отсечь его и продолжать спать. Затем раздался ужасный,
агонизирующий крик, который мгновенно разбудил его. Он узнал голос, пусть и
искаженный болью.
— Ыш! — крикнул он, вскакивая. — Ыш, где ты? Ко мне! Ко м…
И тут увидел Ыша, извивающегося в лапах паука. Обоих освещал
костер. А позади них, привалившись спиной к сухому стволу тополя, Патрик тупо
смотрел прямо перед собой сквозь занавес волос, которым теперь, после ухода
Сюзанны, вновь предстояло стать грязными. Ушастик-путаник яростно извивался, из
его раскрывающейся и закрывающейся пасти летела пена, а Мордред старался
сломать ему хребет, выгибая спину так, как гнуться ей не полагалось.
«Если бы он не выскочил из высокой травы, — подумал Роланд,
— сейчас бы Мордред вот так держал меня».
Ыш сумел вонзить зубы в одну из паучьих лап. В свете костра
Роланд видел, как напрягаются челюстные мышцы ушастика-путаника, загоняя зубы
все глубже и глубже. Тварь заверещала, его хватка ослабла. Ыш мог бы вырваться
на свободу, прими он такое решение. Не принял. Вместо того, чтобы прыгнуть вниз
и удрать, прежде чем Мордред успел бы вновь схватить его, Ыш воспользовался
мгновениями свободы, чтобы вытянуть шею и вонзить зубы в то место, где одна из
лап соединялась с раздувшимся телом. Зубы его вонзились глубоко, с обеих сторон
пасти потекли потоки красновато-черной жидкости. В свете костра она
поблескивала оранжевыми искорками. Мордред заверещал еще громче. В своих
расчетах он забыл учесть Ыша, и теперь за это расплачивался. В мерцающем свете
костра и он, и ушастик-путаник казались выходцами из кошмарного сна.
