И где-то неподалеку в ужасе завопил Патрик.
«Никчемный шлюхин сын все-таки заснул», — с горечью подумал
Роланд. Но кто доверил ему дежурство?
— Отпусти его, Мордред! — закричал он. — Отпусти, и я
позволю тебе прожить еще один день! Клянусь именем моего отца!
Красные глаза, полные безумием и злобой, глянули на него над
изогнувшимся тела Ыша. А поверх них, со спины паука, смотрела еще одна пара
глаз, крохотных, синих, с булавочную головку. Смотрела на стрелка с чисто
человеческой ненавистью.
«Мои собственные глаза, — в испуге подумал Роланд, и тут же
раздался сухой треск. Мордред сломал Ышу позвоночник, но зверек, несмотря на
смертельную травму, не разжал челюстей, вцепившихся в сочленение лапы и тела
Мордреда-паука, где жесткие щетинки содрали часть кожи с морды Ыша, обнажив
острые зубы, которые могли так нежно ухватывать за запястье Джейка, когда
ушастик-путаник хотел повести мальчика за собой и что-то ему показать. „Эйк! —
кричал он в таких случаях. — Эйк-Эйк!“
Правая рука Роланда цапнула кобуру и нашла ее пустой. И
только тут, через многие часы после ее ухода, он осознал, что Сюзанна взяла с
собой в другой мир один из его револьверов. «Хорошо, — подумал он. — Хорошо.
Если по ту сторону двери она найдет темноту, пятью пулями она встретит тварей,
которые живут там, а шестую прибережет для себя. Хорошо».
Но мысль эта вертелась где-то на периферии сознания. Он
вытащил второй револьвер, когда Мордред, чуть согнул задние лапы, а оставшейся
средней обхватил туловище Ыша и оторвал зверька, все еще рычащего, от искусанной,
кровоточащей лапы. Паук бросил мохнатое тельце от себя и вверх. Поднимаясь, оно
на мгновение заслонило яркий маяк Древней Матери. Когда Мордред отбросил Ыша,
Роланд испытал deja vu, потому что уже видел этот полет давным-давно, в
магическом кристалле Колдовской радуги. Ыш по дуге пролетел над костром и
закончил свой полет, насадившись на обломанный конец ветви. А обломал ее сам
стрелок, заготавливая дрова для костра. Он издал ужасный крик, крик смерти, и
потом, обмякнув, повис над головой Патрика.
Мордред без задержки двинулся на Роланда, но его атаке
недоставало стремительности: одну лапку ему отстрелили при рождении, а теперь и
вторая висела плетью, половинки клешни спазматически сжимались и разжимались,
волочась по земле. Глаз Роланд никогда не был более зорким, хладнокровие,
охватывающее его в такие моменты — более сильным. Он видел белый нарост и синие
глаза стрелка, которые были его глазами. Он видел лицо своего единственного
сына, смотрящее со спины этого чудовища, а потом оно исчезло в выплеске крови,
после того, как первая пуля вспорола его. Паук подался назад, его лапы
попытались ухватиться за черное, звездное небо. Следующие две пули Роланда
вошли в открывшееся брюшко паука и вышли через спину. Следом хлынули потоки
жидкости. Паук завалился на один бок, возможно, пытался убежать, но оставшиеся
лапы не удержали его. Мордред Дискейн упал в костер, подняв столб красных и
оранжевых искр. Заерзал на углях, щетинки на животе загорелись, и Роланд,
мрачно улыбаясь, выстрелил в него снова. Умирающий паук выкатился из костра,
улегся на спину, шесть лап дернулись, а потом развалились в сторону. Одна упала
в костер и начала гореть. Ужасно воняя.
«Мой сын! Мой единственный сын! Ты убил его!»
— Он был и моим сыном, — ответил Роланд, глядя на дымящееся
чудовище. Он мог в этом признаться. Да, мог на это пойти.
«Так приходи! Приходи, сыноубийца, и взгляни на свою Башню,
но знай: ты умрешь от старости на краю Кан'-Ка, прежде чем ты сможешь
прикоснуться к двери Башни. Тодэшное пространство исчезнет, прежде чем я
позволю тебе подойти к Башне! Убийца! Убийца собственной матери! Убийца своих
друзей… ага, всех и каждого, ибо Сюзанна лежит мертвой, с перерезанным горлом,
по другую сторону двери, через которую ты позволил ей уйти, а теперь еще и
убийца собственного сына!»
— Кто послал его ко мне? — спросил Роланд голос в голове. —
Кто послал своего ребенка, ибо это был он, под черной кожей, на верную смерть,
ты, алый призрак?
Ответа на этот вопрос Роланд не получил, убрал револьвер в
кобуру, погасил маленькие островки огня в траве, прежде чем они успели
распространиться. Подумал о том, что сказал голос о Сюзанне, решил, что верить
ему нельзя. Она могла умереть, да, могла, но Роланд полагал, что Алый Отец
Мордреда знает об этом не больше, чем он сам.
Стрелок выбросил из головы эту мысль и направился к дереву,
где висел последний из его ка-тета, насаженный на сломанную ветку… но еще
живой. Глаза в золотых ободках смотрели на Роланда даже с удивлением.
— Ыш, — Роланд протянул руку, зная, что его могут укусить,
но не тревожась об этом. Он полагал, что какая-то его часть, и немала, хотела
быть укушенной. — Ыш, мы все благодарим тебя. Я говорю, спасибо тебе, Ыш.
Ушастик-путаник не укусил его, но вымолвил одно слово:
«Олан». Потом вздохнул, один раз лизнул руку стрелка, голова его упала, и он
умер.
11
Заря медленно перешла в яркий утренний свет. Патрик
нерешительно подошел к тому месту в пересохшем русле реки, где, среди роз, сидел
стрелок. Тело Ыша лежало у него на коленях, как меховая накидка. Юноша тихонько
вопросительно вскрикнул.
— Не сейчас, Патрик, — рассеянно ответил Роланд, поглаживая
мех Ыша. Густой, но мягкий на ощупь. Ему с трудом верилось, что существа под
мехом уже нет, несмотря на окоченение мышц и запекшуюся кое-где кровь. Эти
места он, как мог, расчесывал пальцами. — Не сейчас. На то, чтобы добраться
туда, у нас есть целый день, и мы отлично успеем.
Нет, торопиться нужды не было; не было причин, по которым он
не мог бы спокойно скорбеть над последним из его мертвых. В голосе старого
Короля не слышалось и тени сомнения, когда он говорил, что Роланд умрет от
старости, прежде чем прикоснется к двери, ведущей в Башню. Они, конечно,
подойдут к Башне, и Роланд изучит окружающую территорию, но он и теперь знал,
что дурацкая это идея: подойти к Башне вплотную с той стороны, что не видна
старому монстру, а потом прокрасться к двери. В голосе старого злодея не было
сомнений; чувствовалось, он верил в то, что говорил.
Но на тот момент все это не имело ровно никакого значения. У
него на коленях лежал еще один, которого он убил, и если он и мог найти
утешение, то лишь в одном: Ыш наверняка был последним. Теперь он остался один,
не считая Патрика, но Роланд чувствовал: юноша невосприимчив к ужасной болезни,
которую нес в себе стрелок, потому что никогда не был членом ка-тета.
«Я убиваю только мою семью», — думал Роланд, поглаживая
мертвого ушастика-путаника.
Что доставляло наибольшую боль, так это слова, сурово
брошенные Ышу днем раньше: «Если ты хотел пойти с ней, мог бы это сделать,
когда у тебя был шанс».
Он остался, зная, что потребуется Роланду? Что Патрик
подведет, когда запахнет жареным (разумеется, фраза Эдди)?
