«Почему у тебя такие грустные глаза?»
Потому что он знал, что этот день будет для него последним,
а смерть — нелегкой?
— Думаю, ты знал и то, и другое, — Роланд закрыл глаза,
чтобы лучше ощущать мех под руками. — Мне очень жаль, что я говорил с тобой
так… я бы отдал пальцы на моей здоровой руке, чтобы те мои слова остались
невысказанными. Отдал бы, все до единого, я говорю правильно.
Но здесь, как и в Ключевом мире, время текло в одну сторону.
Что сделано, то сделано. И повернуть что-то вспять не было никакой возможности.
Роланд мог бы сказать, что злости в нем не осталось, что
выгорели последние ее крохи, но, когда ощутил, как кожу закололо, словно
иголками, и понял, откуда это взялось, то почувствовал, как новая ярость опять
наполняет сердце. Почувствовал и другое: его натруженные, но талантливые руки
вновь обрели привычную уверенность.
Патрик рисовал его! Сидя под тополем, как будто маленький
зверек, мужеством превосходящий его в десять, чего там, в сто раз, не умер на
этом самом дереве, ради спасения их обоих.
«Так уж он создан, — спокойно и мягко заговорила Сюзанна в
голове у Роланда. — Это все, что у него есть, все остальное отняли: родной мир,
мать, язык и разум, который когда-то у него был. Он тоже скорбит, Роланд. Он
тоже испуган. И только так может себя успокоить».
Безусловно, она все говорила правильно. Но правота эта лишь
разожгла ярость Роланда, вместо того, чтобы умиротворить. Стрелок отложил
оставшийся револьвер в сторону (теперь он поблескивал между двух роз), потому
что не хотел, чтобы его рукоятка находилась в непосредственной близости от
руки. Был не в том настроении. Потом поднялся, чтобы как следует отчитать
Патрика. Почему-то ему казалось, что настроение его от этого хоть немного, но
улучшится. Он уже слышал свои первые слова: «Гебе нравится рисовать тех, кто
спасал твою совершенно никчемную жизнь, глупец? Это веселит твое сердце?»
И уже открыл рот, чтобы начать, когда увидел, что Патрик
отложил карандаш и схватил свою новую игрушку. От ластика уже осталась
половина, а других не было: Сюзанна забрала розовые цилиндрики с собой, как и
револьвер Роланда, возможно, только по той причине, что, занятая более важными
мыслями, забыла о стеклянной баночке, лежащей в кармане. Патрик поднес ластик к
рисунку, потом поднял голову, похоже, с тем, чтобы уточнить, что именно он
собрался стереть, и увидел стрелка, который стоял на дне пересохшей речки и
хмурился, глядя на него. Патрик сразу сообразил, что Роланд зол, хотя едва ли
понял, с чего злится стрелок, и лицо его исказилось от страха и предчувствия
беды. Роланд увидел юношу, каким, должно быть, время от времени видел его
Дандело, и вот тут злость его рассеялась, как дым. Он не хотел, чтобы Патрик
боялся его, ради Сюзанны, не себя лично, не хотел, чтобы Патрик боялся его.
И вот тут выяснилось, что и ему будет лучше, если Патрик не
будет его боятся.
«Почему не убить его? — спросил коварный голос в голове. —
Убить и избавить от всех жизненных несчастий, раз уж ты проникся к нему такой
нежностью? Он и ушастик-путаник могут вместе ступить на пустошь. Смогут
приготовить там место и для тебя, стрелок».
Роланд покачал головой и попытался улыбнуться.
— Нет, Патрик, сын Сонии, — (именно так робот Билл называл
юношу). — Нет, я ошибся… опять… и не стану тебя ругать. Но…
Он подошел к сидящему Патрику. Тот отпрянул, с собачьей
улыбкой на лице, которая вновь вызвала злость, но на этот раз Роланд легко
подавил это чувство. По-своему Патрик тоже любил Ыша, и другого способа
справиться с горем он просто не знал.
Впрочем, для Роланда все это не имело ровным счетом никакого
значения.
Он наклонился и осторожно вытащил ластик из пальцев Патрика.
Юноша вопросительно посмотрел на него, протянул руку, глазами упрашивая вернуть
ему эту чудесную (и полезную) игрушку.
— Нет, — как мог, мягко, ответил ему Роланд. — Ты прожил
только боги знают сколько лет, не зная о существовании таких штучек; думаю,
проживешь и до конца этого дня. Может, ты найдешь, что еще нарисовать, Патрик…
или стереть… но позже. Ты меня понимаешь?
Патрик не понимал, но, как только ластик оказался в
нагрудном кармане, рядом с часами, похоже, забыл о его существовании и вновь
принялся рисовать.
— Отложи на какое-то время и рисунок, — добавил Роланд.
Патрик подчинился без возражений. Указал на повозку, на
Тауэр-роуд, издал очередной вопросительный крик.
— Да, — кивнул Роланд, — но сначала мы должны посмотреть,
нет ли среди снаряжения Мордреда чего полезного, и похоронить нашего маленького
друга. Ты поможешь мне предать Ыша земле, Патрик?
Патрик горел желанием помочь, и похороны не заняли много
времени; тельце было куда меньше бьющегося в нем сердца. И еще поздним утром
они начали отсчет последних миль той длинной дороги, что вела к Темной Башне.
Глава 3
Алый Король и Темная Башня
1
Дорога и повествование получились длинными, вы не станете с
этим спорить? Путешествие было долгим, цену пришлось заплатить высокую… ни
ничто великое не дается с легкостью. Длинная история, как и высокая башня,
должны строиться из камня. Теперь, однако, когда завершение близится, вы должны
заметить двух путешественников, шагающих к нам с большой осторожностью. Мужчина
постарше, загорелый, с изрезанным морщинами лицом, с револьвером на бедре,
тянет за собой повозку, которую они называют Хо-2. Мужчина помоложе, с большущим
альбомом под мышкой, благодаря которому он похож на студента давно ушедших
дней, идет рядом с ним. Они поднимаются по длинному, пологому склону холма,
который ничем не отличается от сотен других холмов, что остались позади.
Заросшая травой дорога, которой они следуют, с обеих сторон обрамлена остатками
каменных стен. Дикие розы растут в большом количестве среди превратившихся в
щебень плит. На равнине, за разрушившимися стенами, странные нагромождения
камней. Некоторые напоминают развалины замков, другие похожи на египетские
обелиски. Есть и говорящие круги, где вызывают демонов. В одном месте каменные
колонны и цоколи в точности копируют
Стоунхедж. Глаз уже ищет друидов, собравшихся в центре
огромного круга, возможно, для того, чтобы предсказать будущее на рунах, но
хранителей этих сооружений, предтечей великого монумента нет. Там, где когда-то
они поклонялись своим богам, пасутся маленькие стада банноков.
Неважно. Мы пришли сюда не за тем, чтобы на завершающем
этапе нашего долгого путешествия осматривать древние руины, но старый стрелок
тянет мимо них свою повозку. Мы стоим на вершине холма и ждем, что он подойдет
к нам. Он идет. И идет. Упорный, как и прежде, человек, привыкший учиться
говорить на языке страны, по которой идет (во всяком случае, в некоторых
учился), и старающийся узнать местные законы и обычаи; человек, который всегда
выравнивает перекосившиеся картины на стенах незнакомых номеров отелей. Он
поднимется на холм, так близко от нас, что нам в ноздри ударяет кислый запах
его пота. Вскидывает голову, быстро, автоматически смотрит перед собой, сначала
вперед, потом вправо-влево, как и всегда, поднимаясь на вершину. «Прежде всего
определись с позицией», — так учил Корт, и последний из его учеников правила
этого не забыл. Он смотрит вверх без особого интереса, смотрит вниз… и
останавливается. Еще несколько мгновений не отрывает глаз от дороги, когда-то
мощеной, а теперь все более зарастающей травой, и опять поднимает голову, на
этот раз более медленно. Гораздо более медленно. Словно боится того, что, как
ему кажется, увидел.
