— Патрик, — позвал он, севшим от волнения голосом. Патрик
вскинул на него полные отчаяния глаза. Роланд же посмотрел на руки юноши,
грязные, исцарапанные, но по-своему такие же талантливые, как и у него, и
сдался. В голову пришла мысль, что так долго он тянул исключительно из
гордости; хотел убить Алого Короля, а не просто отправить его неведомо куда. И,
разумеется, не было гарантии, что Патрик сможет разобраться с Алым Королем
точно так же, как разобрался с язвой на лице Сюзанны. Однако, стрелок точно
знал, что скоро не сможет противостоять зову Башни, и Патрик стал его единственной
надеждой.
— Поменяйся со мной местами, Патрик.
Патрик осторожно перелез через Роланда. Оказался у края
пирамиды, который находился рядом с дорогой.
— Посмотри в этот дальновидящий инструмент. Положи на
выступ… да, вот так… и посмотри.
Патрик смотрел, как показалось Роланду, очень долго. А голос
Башни пел, звенел, звал. Наконец, Патрик повернулся к нему.
— А теперь возьми альбом, Патрик. И нарисуй того человека, —
Алый Король, конечно, не был человеком, но выглядел-то, как человек.
Поначалу Патрик молча смотрел на Роланда, кусая губу. Потом
взял голову стрелка в руки, наклонял к себе, пока их лбы не соприкоснулись.
«Очень трудно, — прошептал голос в глубине разума Роланда,
голос не юноши, но взрослого мужчины. Сильного мужчины. — Он там не полностью.
Он ускользает. Он размывается».
Где Роланд уже слышал эти слова?
Нет времени думать об этом.
— Ты говоришь, что не можешь? — спросил Роланд, добавив в
голос (с усилием) разочарования и удивления. — Что ты не можешь? Что Патрик не
может? Что Художник не может?
Глаза Патрика изменились. На мгновение Роланд увидел в них
то выражение, что появится там, когда он вырастит в мужчину… а картины в
кабинете Сейра однозначно указывали, что вырастет, по крайней мере, в каком-то
времени, в каком-то мире. Проживет достаточно долго, чтобы написать маслом
увиденное в этот день. Роланд понял, что с годами в этих глазах будет читаться
надменность, если Патрик таки превратится в старика, приумножив талант, но так
и не обретя мудрость; пока же Роланд увидел самонадеянность. То были глаза
ребенка, знающего, что он быстрее молнии, самый быстрый, самый лучший, и не
желающий знать ничего другого. Роланд прекрасно знал эти глаза, разве не они
смотрели на него с сотен зеркал и с поверхностей стоячей воды, когда он был
таким же молодым, как Патрик Дэнвилл?
«Я могу, — ответил голос в голове Роланда. — Я только
говорю, что это будет непросто. И мне понадобится ластик».
Роланд тут же покачал головой. В кармане пальцы сомкнулись
на том, что осталось от розового цилиндрика, и крепко сжали его.
— Нет. Ты должен нарисовать его сразу, Патрик. И ничего не
поправлять. Ластик потребуется позже.
На мгновение выражение самонадеянности поблекло, но только
на мгновение. Потому что вернулось, да еще в сочетании с такой уверенностью,
что у стрелка отлегло от сердца. Теперь во взгляде читалось и нарастающее
возбуждение, какое появлялось в глазах у талантливых, если много лет от них
ничего особенного не требовали, а тут вдруг предложили сделать что-либо на
пределе возможностей, а может, и за этими пределами.
Патрик вновь взялся за бинокль, который оставил на выступе.
Долго смотрел в него, а голоса все настойчивее пели в голове Роланда.
Наконец, юноша отложил бинокль, потянулся к альбому и
принялся за самую важную картину в своей жизни.
7
Работал Патрик медленно, в сравнении с его обычной манерой,
когда быстрые движения карандаша создавали законченный рисунок буквально за
несколько минут. Роланду вновь и вновь приходилось сдерживаться, чтобы не
закричать: «Поторопись! Ради всех богов, поторопись! Неужели ты не видишь моих
мук?»
Но Патрик не видел, да они ни в малой степени его не
заботили. Он с головой ушел в работу, она полностью захватило его, и отрывался
он от альбома лишь для того, чтобы еще разок бросить долгий взгляд на существо
в красном одеянии. Иногда он наклонял карандаш, чтобы заретушировать кусочек
листа, потом растирал ретушь большим пальцем, чтобы добиться нужного эффекта.
Случалось, закатывал глаза, являя миру лишь восковой блеск белков. Словно хотел
вызвать из памяти хранящийся там образ Алого Короля. И действительно, разве
Роланд мог утверждать, что такого не могло быть?
«Мне без разницы, зачем и почему он закатывает глаза. Пусть
только закончит рисовать до того, как я рехнусь и сломя голову побегу к тому,
что Старый Алый Король совершенно справедливо называет „моей милой“.
Вот так и прошли полчаса, который растянулись как минимум на
три дня. Однажды Алый Король даже громче, чем прежде, позвал Роланда, вновь
спросил, не хочет ли тот, в конце концов, подойти к Темной Башне и
посовещаться. Может, сказал он, если Роланд освободит его из балкона-темницы,
они смогут зарыть стрелу войны, а потом вместе, заключив союз, подняться на
вершину Темной Башни. В этом, как ни крути, нет ничего невозможного. В сильный
дождь под крышей одной таверны могут оказаться очень разные люди. Неужто Роланд
никогда не слышал такой поговорки.
Роланд знал эту поговорку очень хорошо. Он также знал,
предложение Алого Короля столь же лживо, что и прежде, пусть и преподнесено в
новой обертке. И на этот раз Роланд уловил тревогу в голосе монстра. Так что не
стал растрачивать силы на ответ.
Осознав, что хитростью ничего не добьешься, Алый Король
швырнул еще один снитч. Этот взлетел высоко над пирамидой, а потом спикировал
вниз с воем падающей бомбы. Роланд разобрался с ним одним выстрелом и тут же
вставил патрон в опустевшее гнездо. По правде говоря, ему хотелось, чтобы Алый
Король забросал его снитчами, потому что они отвлекли бы он несущего смерть
зова Башни.
«Она ведь давно меня ждет, — в тревоге думал он. — Вот
почему так трудно сопротивляться… она же зовет именно меня. Не конкретно
Роланда, но весь род Эльда… а их всего рода остался только я».
8
Наконец, когда заходящее солнце начало окрашивать небо в
оранжевый цвет, а Роланд почувствовал, что дольше не выдержит, Патрик отложил
карандаш в сторону и, хмурясь, протянул альбом Роланду. Стрелок испугался,
взглянув на Патрика. С таким выражением лица немого юноши он столкнулся
впервые. Самонадеянность напрочь исчезла из взгляда.
Роланд взял альбом, и поначалу рисунок Патрика так потряс
его, что он даже отвел взгляд, словно боялся, что и изображенные Патриком глаза
сохраняли способность зачаровывать и заставят приставить револьвер к виску и
разнести гудящий мозг. Да, рисунок был потрясающе хорош. Длинное лицо, алчное и
подозрительное, морщины на лбу и щеках столь глубокие, что казались бездонными.
Губы в пышной бороде, полные и жестокие. Рот человека, готового превратить
поцелуй в укус, если того пожелает душа, а душа, похоже, того желала, и часто.
