— Ты собираешься вновь проверить телеметрию из-за второй
тревоги?
— Частично, — ответил Финли. — А в основном, потому что
чувствую: что-то не складывается, — фразу эту, «что-то не складывается»,
частенько произносили герои детективов с той стороны. Финли их обожал, вот и
фразу употреблял при первом удобном случае.
— Что не складывается?
Финли покачал головой. Более точного ответа у него не было.
— Но телеметрия не лжет. Во всяком случае, так меня учили.
— А ты в этом сомневаешься?
Понимая, что он вновь на тонком льду, собственно, они оба,
Финли помялся с ответом, а потом решил: чего юлить?
— Конец близок, босс. Так что я сомневаюсь практически во
всем.
— В том числе и в своем долге, Финли из Тего?
— Не будешь возражать, если составлю тебе компанию? —
спросил Пимли.
— Отнюдь, — улыбнулся Горностай, продемонстрировав полный
рот острых, как игла, зубов. И спел, своим странным, меняющим тембр голосом:
«Помечтай со мной… Я на пути к луне моих отцо-о-ов».
— Дай мне одну минутку, — Пимли поднялся.
— Хочешь помолиться? — спросил Финли. Пимли остановился на
пороге.
— Да. Раз уж ты спросил. Есть вопросы, Финли из Тего?
— Если есть, то лишь один, — существо с человеческим телом и
покрытой гладким коричневым мехом головой горностая продолжало улыбаться. —
Если молитва так вдохновляет, почему ты преклоняешь колени в том же помещении,
где садишься срать?
— Потому что Библия предлагает: если у человека гости, он
должен молиться в клозете. Еще вопросы?
— Нет, нет, — Финли помахал рукой. — Делай все лучшее и
худшее, как говорят мэнни.
3
В ванной Пол из Рауэя опустил крышку унитаза, преклонил
колени на плитках пола и молитвенно сложил руки перед грудью.
«Если молитва возвышает, почему ты преклоняешь колени в том
же помещении, где срешь?»
«Может, мне следовало сказать, потому что так молитва
смиряет мою гордыню, — подумал он. — Позволяет увидеть, какой я на самом деле.
Из грязи мы поднялись, и в грязь уйдем, и если есть помещение, где трудно об
этом забыть, то вот оно».
— Господи, — начал он, — дай мне силы, когда я слаб,
просвети, когда я в замешательстве, укрепи дух, когда я боюсь. Помоги мне не
причинять вреда тем, кто это не заслуживает, а если и заслуживает, только а том
случае, когда другого выхода нет. Господи…
И пока он стоял на коленях перед накрытым крышкой унитазом,
человек, который вскоре попросит Бога простить его за то, что своей работой
приближает конец света (и это безо всякой иронии), мы можем познакомиться с ним
поближе. Времени это много не займет, ибо Пимли Прентисс не играет важной роли
в нашей истории о Роланде и ее катете. И, однако, человек он интересный, со
своими чувствами, противоречиями, и тупиками. Он — алкоголик, который истово
верит в личного Бога, не чужд состраданию, и теперь находится на грани того,
чтобы опрокинуть Башню и отправить триллион миров, которые вращаются вокруг
нее, в свободный полет во тьму в триллионе направлений. Он бы без колебаний
отдал приказ убить Динки Эрншоу и Стенли Руиса, если б узнал об их проделках… и
ежегодно проводит День матери в слезах, потому что очень любил свою мать и
скучает по ней. Когда речь идет об Апокалипсисе, вот идеальный человек для
руководства этой работой, знающий, как преклонить колени и поговорить с
Господом, словно с давним другом.
И вот ведь ирония судьбы: Пол Прентисс из когорты тех людей,
которые могут заявить: «Я нашел работу через „Нью-Йорк таймс“!» В 1970 году,
уволенный из тюрьмы, известной, как Аттика (мегамятеж прошел как без него, так
и без Нельсона Рокфеллера), он нашел в «Таймс» объявление с таким вот
заголовком:
«ТРЕБУБЕТСЯ ОПЫТНЫЙ СОТРУДНИК ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ НА
ОТВЕТСТВЕННУЮ ДОЛЖНОСТЬ В ЧАСТНУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ
Высокое жалование! Дополнительные льготы! Готовность к
путешествиям!»
Обещание высокого жалования оказалось, как говорила его любимая
мамочка, «враньем чистой воды», потому что жалования не было вовсе, во всяком
случае, в том смысле, как понимал его сотрудник исправительных учреждений на
американской стороне. А вот что касается дополнительных льгот… да, льготы
оказались фантастическими. Прежде всего, секс, сколько влезет, не говоря уж о
еде и питье от пуза, но главное заключалось в другом. С точки зрения сэя
Прентисса, главное заключалось в ответе на вопрос: чего ты хотел от жизни? Если
ставил своей задачей только наблюдать, как в сумме на твоем банковском счету
увеличивается количество нолей, тогда работа в Алгул Сьенто тебе, безусловно,
не подходила… Ужасная сложилась бы ситуация, поскольку после подписания бумаг
пути назад не было. Вот уж действительно, все мысли о войсках. И снова о
войсках. А время от времени, когда возникала такая необходимость, приходилось,
в назидание другим, отправлять на тот свет человечка-другого.
Но такая работа на все сто процентов устраивала ректора
Прентисса, который двенадцатью годами раньше прошел принятую у тахинов
церемонию смены имени и никогда в этом не раскаивался. Пол Прентисс стал Пимли
Прентиссом. Именно в тот момент он отбросил то, что теперь называл
«американской стороной», как из сердца, так и из разума. И не потому, что
никогда в жизни он не пил такого отменного шампанского, и не ел так вкусно и
сытно. И не потому, что виртуально трахался с сотнями красавиц. Ему нравилась
именно работа, и он намеревался довести ее до конца. Потому что поверил, что
своей работой в Девар-тои они служат не только Алому Королю, но и Богу. А за
идеей Бога маячила другая, еще более величественная: образ миллиарда вселенных,
упрятанных в одном яйце, которое он, бывший Пол Прентисс из Рауэя, получавший
сорок тысяч долларов в год, страдающий язвой, обладающий жалкой медицинской
страховкой, согласованной с продажным профсоюзом, теперь держал на ладони. Он
понимал, что тоже находится в этом яйце, и его существование во плоти и крови
прекратится, если он разобьет это яйцо, но при этом верил, если компанию ему
составляли Бог и небеса, то на пару они заменили бы собой Башню. Именно на те
небеса он хотел подняться, чтобы перед троном преклонить колени и попросить
прощения за свои грехи. И он не сомневался, что там его ждали теплый прием и
добрые слова: «Ты хорошо потрудился, мой добросовестный и верный слуга».
Не то, чтобы он полагал себя религиозным фанатиком.
Разумеется, нет. Эти мысли о Боге и небесах он держал при себе. И хотел, чтобы
остальной мир видел лишь одно: он — человек, выполняющий свою работу, и
собирающийся выполнять ее в меру своих сил и способностей до самого конца. И уж
конечно, он не считал себя ни злодеем, ни опасным для других человеком.
Подумайте об Улиссе С. Гранте, генерале Гражданской войны, который собирался
сражаться на занимаемых его армией позициях, даже если б на это ушло все лето.
