Да, если один из них упадет в коффах и сгорит, когда до
фонтанов будет рукой подать, им, конечно, будет плохо. Очень плохо. А эта сука
в белых одеждах? Что ж, она лишь упрется руками в бедра, откинет голову и будет
долго, долго смеяться. Очень многое зависело от человека, чей усталый, холодный
голос заполнял пещеру. Темная Башня зависела от него, потому что таким
могуществом, как он, не обладал никто.
И, что самое странное, вышесказанное в полной мере
относилось и к Шими.
2
— Проверка, один, два… проверка, один, два… Проверка, проверка,
проверка. Это Тед Бротигэн… проверка записи.
Короткая пауза. Бобины вращались, одна полная, вторая —
начавшаяся заполняться.
— Ладно, хорошо. Более того, отлично. Я не думал, что эта
штуковина заработает, особенно здесь, но, вижу, никаких проблем. Я готовился к
этой записи, пытаясь представить себе, как вы четверо… пятеро, считая
четвероногого дружка мальчика… слушаете меня, потому что я всегда полагал
визуализацию лучшим способом подготовки к презентации. К сожалению, в данном
случае этот метод не сработал. Шими может посылать мне очень хорошие ментальные
картинки, просто великолепные, но Роланд — единственный из вас, с кем он непосредственно
встречался, да и его он не видел после падения Гилеада, а тогда они оба были
совсем молодыми. Не сочтите мои слова за неуважение, но я подозреваю, что
Роланд, который сейчас идет к Тандерклепу, выглядит совсем не так, как тот
молодой человек, которого боготворил Шими.
— Где ты сейчас, Роланд? В Мэне, ищешь писателя? Того
самого, кто также, до некоторой степени, создал и меня? В Нью-Йорке, разыскивая
жену Эдди Дина? Кто-нибудь из вас до сих пор жив? Я знаю, ваши шансы добраться
до Тандерклепа невелики; ка тянет вас к Девар-тои, но очень могущественная
анти-ка, приведенная в действие существом, которое вы называете Алым Королем,
всячески противодействует вам и вашему ка-тету. Тем не менее…
— Эмили Дикинсон называла надежду штучкой в перышках? Не
могу вспомнить. Нынче я многое не могу вспомнить, но, похоже, не забыл, как
нужно сражаться. Может, это и хорошо. Я надеюсь, что это хорошо.
— У вас не возникало желания задаться вопросом, а где я все
это надиктовываю, дама и господа?
— Не возникало. Они просто сидели, зачарованные чуть
суховатым голосом Бротигэна, передавая друг другу бутылку «перье» и жестянку с
крекерами из пшеничной муки грубого помола.
— Я вам скажу, — продолжил Бротигэн, — частично, потому, что
те трое из вас, кто пришел сюда из Америки, найдут это забавным, а в основном
по другой причине: мой рассказ может оказаться полезным для подготовки операции
по уничтожению того, что происходит в Алгул Сьенто.
— Я говорю, сидя в кресле, высеченном из цельного куска
шоколада. Сидение — большое синее маршмэллоу
[47]
, и я сомневаюсь, что
надувные матрасы, которые мы собираемся вам оставить, мягче и удобнее. Вы
можете подумать, что такое сидение липкое, ан нет. Стены этой комнаты, и кухни,
которую я вижу через арку слева от меня, сделаны из зеленых, желтых и красных
леденцов. Лизните зеленое, и на языке останется вкус лайма. Лизните красное, и
вы попробуете малину. Хотя вкус (в любом смысле этого неопределенного слова)
едва ли связан с выбором Шими, во всяком случае, таково мое мнение. Я думаю,
он, как ребенок, любит первичные яркие цвета.
Роланд, улыбнувшись, кивнул.
— Но должен вам сказать, — вновь заговорил сухой голос, — я
был бы счастлив, если бы хотя бы в одной комнате яркости этой было поменьше. И
краску бы выбрали синюю. А может, и какую-нибудь более темную.
Если уж речь зашла о темном, то ступени тоже шоколадные. А
вот сказать «ступени лестницы на второй этаж» нельзя, потому что второго этажа
нет. Через окно видны автомобили, которые подозрительно схожи с конфетами, а
мостовая выглядит, как лакрица. Но, если открыть дверь и шагнуть через порог,
ты сразу окажешься там, откуда пришел. То есть в «реальном мире», лучшего
термина, увы, не подобрать.
«Пряничный домик», так мы называем это место, потому что там
всегда пахнет свежеиспеченным, только что из духовки, имбирным пряником, создан
воображением не только Шими, но и Динки. Динка поселили в общежитие
Корбетт-Хауз, где жил Шими, и однажды вечером он услышал, как Шими плачет
навзрыд, чтобы, вымотавшись донельзя, заснуть. В большинстве своем люди в такой
ситуации прошли бы мимо, и я понимаю, в этом мире Динки Эрншоу менее других
похож на доброго самаритянина, но, вместо того, чтобы следовать своей дорогой,
он постучал в дверь и спросил, можно ли ему войти.
Спросите его теперь, и Динки ответит вам, что ничего особенного
он и не сделал. «Я только-только здесь появился, мне было одиноко, я хотел с
кем-нибудь подружиться, — скажет он. — Услышал, что парень ревет в голос, и
решил, что ему, возможно, тоже нужен друг». Во многих местах такое рассуждение
могло бы показаться логичным, но только не в Алгул Сьенто. И, думаю, вам прежде
всего необходимо это понять, если вы пытаетесь понять нас. Поэтому уж простите
меня за то, что я уделяю этому так много внимания.
Некоторые из охранников-челов называют нас морками, как инопланетян
из какой-то телевизионной комедии. И морки — самые эгоистичные обитатели Земли.
Необщительные? Не совсем так. Некоторые очень даже общительные, но только при
условии, если общение даст им то, чего им этот самый момент хочется, что они
могут получить именно благодаря общению. Мало кто из морков — социопаты, но
большинство социопатов — морки, если вы понимаете, о чем я говорю. Самым
знаменитым, и, слава Богу, низшие люди не притащили его сюда, был маньяк-убийца
Тед Банди
[48]
.
Если у вас есть лишняя сигарета или две, никто не сможет
посочувствовать вам или восхититься вами лучше морка, которому хочется
покурить.
Подавляющее большинство морков, я говорю о девяносто восьми
или девяносто девяти из ста, услышав плач за закрытой дверью, не замедлили бы
шага, проходя мимо в одну или другую сторону. Динки постучал и спросил, можно
ли войти, пусть был новичком в Алгул Сьенто и многого не понимал (а также
думал, что его накажут за убийство прежнего босса, но это уже другая история).
И нам следует взглянуть на эту ситуацию с позиции Шими.
Вновь я скажу, девяносто восемь или девяносто девять морков из ста
отреагировали бы на вопрос Динки криком: «Отвали!» или даже «Пошел на хер!».
Потому что мы остро чувствуем, что отличаемся от большинства людей, а таких
отличий, как наше, это самое большинство не любит. Любит ничуть не больше, чем,
полагаю, неандертальцы любили первых кроманьонцев, появившихся в округе. Морки
не любят, когда их застигают врасплох.
