— Они даже не требуют одобрения большинства генетически модифицированных продуктов. На полках магазинов лежат помидоры, клубника, стоит молоко и, разумеется, кукуруза с Х-ржавчиной — все они генетически модифицированы. Как вы думаете, насколько тщательно их тестировали? В области медицинских исследований дела обстоят не лучше. Компании вроде «Джин-Дайн» могут делать практически все, что пожелают. Они внедряют человеческие гены в свиней и крыс, и даже в бактерии! Смешивают ДНК растений и животных, создавая новые чудовищные формы жизни. Они могут в любой момент случайно — или сознательно — получить новый патогенный вирус, который в состоянии уничтожить человеческую расу. Генная инженерия — самое опасное предприятие, в которое когда-либо пускались люди. Намного страшнее атомного оружия. Но никто почему-то не беспокоится об этом.
Снова поднялся крик, и Левайн указал на репортера впереди.
— Еще один вопрос. Ты, Мюррей, мне понравилась твоя статья, посвященная НАС А, которую на прошлой неделе напечатали в «Глоуб».
— У меня вопрос, ответ на который, уверен, интересует нас всех. Как вам это нравится?
— Что нравится?
— То, что «Джин-Дайн» подала в суд на вас и Гарвард, требуя компенсации в двести миллионов долларов, а также отзыва лицензии вашего фонда.
На мгновение наступила короткая тишина; профессор дважды моргнул, и все поняли, что он об этом не знал.
— Двести миллионов? — слегка ослабевшим голосом переспросил он.
Вперед выступила Тони Уилер.
— Доктор Левайн, — прошептала она, — именно это я и собиралась…
Он бросил на нее мимолетный взгляд и положил руку на плечо, заставив замолчать.
— Возможно, пришло время, чтобы наконец стала известна правда, — тихо сказал он и снова повернулся к толпе журналистов. — Давайте я расскажу вам кое-какие факты про Брента Скоупса и «Джин-Дайн», о которых вам неизвестно. Вероятно, вы все знаете, как мистер Скоупс создал свою фармацевтическую империю. Мы с ним вместе учились на последнем курсе Калифорнийского университета в Ирвайне. Мы были… — Левайн помолчал. — Близкими друзьями. Однажды на весенних каникулах он в одиночку отправился в поход в национальный парк Каньонлендс. Скоупс вернулся с горстью кукурузных зерен, найденных им в руинах поселения анасази. Ему удалось их прорастить. Затем он обнаружил, что древние семена невосприимчивы к страшной болезни под названием бурая ржавчина. Брент смог выделить ген иммунитета и ввести его в современную кукурузу, он назвал его «Х-ржавчина». Это легендарная история; я уверен, вы можете прочитать о ней в «Форбс». Но это не совсем так. Видите ли, Брент Скоупс сделал это не один. Мы работали вместе. Я помогал ему выделить новый ген и ввести в современный гибрид. Это было наше общее достижение, и мы получили авторское свидетельство. Но затем у нас возникли разногласия. Брент Скоупс хотел использовать патент, делать на нем деньги. Я же, напротив, собирался отдать наше изобретение миру бесплатно. Мы… скажем так, он одержал верх.
— Каким образом? — раздался чей-то голос.
— Это не важно, — резко ответил Левайн. — Главное в том, что Скоупс бросил учебу и вложил полученные им огромные средства в создание «Джин-Дайн». Я отказался иметь с ним какое бы то ни было дело — с деньгами, компанией и всем остальным. Я всегда считал это самым худшим видом эксплуатации. Но меньше чем через три месяца срок действия авторского свидетельства истекает. Чтобы «Джин-Дайн» смогла его продлить, его должны подписать два человека: я и мистер Скоупс. Я не стану это делать. И никакие угрозы или взятки не заставят меня изменить свое решение. Когда действие патента закончится, кукуруза, устойчивая к бурой ржавчине, станет достоянием общественности. Она будет принадлежать всему миру. Огромные доходы, которые «Джин-Дайн» получает каждый год, перестанут поступать в компанию. Мистер Скоупс это знает, но я не уверен, что данный факт известен финансовым рынкам. Возможно, аналитикам стоит еще раз внимательно изучить коэффициент «цена — прибыль» акций компании «Джин-Дайн». В любом случае, я не сомневаюсь, что этот судебный иск не имеет никакого отношения к моей последней статье, посвященной «Джин-Дайн» и опубликованной в «Генетической политике». Таким способом Брент пытается заставить меня подписать бумаги на продление патента.
На мгновение воцарилась тишина, а затем ее разорвали громкие голоса.
— Но, доктор Левайн, — один голос перекрыл остальные крики, — вы так и не сказали, что собираетесь делать по поводу иска.
Мгновение профессор молчал, а затем расхохотался; его громкий, могучий смех разнесся по всему вестибюлю. Наконец он недоверчиво покачал головой, достал платок и высморкался.
— Ваш ответ, профессор? — настаивал репортер.
— Я только что дал вам ответ, — сказал Левайн, засовывая платок в карман. — А теперь, полагаю, мне пора получить мою награду.
Он помахал репортерам, улыбнулся на прощание, взял Тони Уилер под руку и направился через холл к открытым дверям банкетного зала.
Карсон стоял перед столом биопрофилактики в лаборатории «С», узкой и тесной, но освещенной так ярко, что у него болели глаза. Он быстро привыкал к бесконечным неудобствам, мелким и крупным, которые возникали при работе в биологически опасной среде: сыпи в тех местах, где защитный костюм касался обнаженных участков кожи; невозможности удобно сидеть на стуле; ноющим от многих часов медленных, осторожных движений мышцам.
Но хуже всего для Карсона было усиливающееся чувство клаустрофобии. В некоторой степени он всегда от нее страдал, объясняя это тем, что вырос на открытых пространствах пустыни. Но это замкнутое пространство он переносил с трудом. Он работал, а в памяти у него всплывала первая поездка в лифте в больнице Сакраменто, а еще он вспоминал три часа, которые провел однажды в остановившемся под Бойлстон-стрит поезде метро. Постоянным напоминанием об опасности для жизни стали бесконечные учения на тему, как следует себя вести при возникновении непредвиденных обстоятельств в гриппозном отсеке, и непрерывное повторение слов «фатальная ошибка»: несчастный случай, из-за которого в один прекрасный день заразится вся лаборатория и те, кто в ней работает. «По крайней мере, мне недолго осталось находиться тут», — думал Карсон. Естественно, если его идея насчет сплайсинга гена сработает.
До сих пор у него все получалось. Он множество раз делал это раньше, в Массачусетском технологическом институте, но сейчас все было иначе. Тут речь шла не об эксперименте для диссертации; он работал над проектом, который спасет бесчисленное множество жизней, и, возможно, им даже присудят за это открытие Нобелевскую премию. Кроме того, у него в распоряжении первоклассное оборудование, какого нет даже в самой лучшей лаборатории в Массачусетсе.
Это было легко. На самом деле элементарно.
Он пробормотал несколько слов, обращаясь к де Ваке, и она поставила одну пробирку в биопрофилактическую камеру. На дне пробирки лежала белая корка — кристаллизованный вирус Х-гриппа. Несмотря на невероятные меры предосторожности, связывавшие движения Карсона, он никак не мог осознать, что эта тонкая пленка белой субстанции является смертельно опасной. Сквозь прорезиненные отверстия ученый сунул в камеру руки, взял шприц, наполнил его средой, переносящей вирус, и легонько встряхнул пробирку. Кристаллизованная масса медленно распалась и растворилась, превратившись в мутный раствор живых частиц вируса.
