— Дальше, дальше, — нетерпеливо повторяла де Вака.
Карсон переворачивал страницы. Между таблицами и описаниями экспериментов начали появляться стихи. Наконец безумие Барта стало очевидным. Теперь дневник состоял из смеси непонятных образов, кошмаров и бессмысленных фраз. Затем последовал последний ужасающий разговор со Скоупсом; апокалиптическая мания; они добрались до конца файла.
Карсон и де Вака переглянулись.
— Здесь ничего нет, — сказал ученый.
— Мы не мыслим как он, — возразила ассистентка. — Если бы ты был Бартом и захотел оставить подсказку в своих записях, как бы ты поступил?
Карсон пожал плечами.
— Я бы не стал делать ничего подобного.
— А ты попытайся представить, что стал бы. Тис был прав: намеренно или подсознательно, но это свойственно природе человека. Прежде всего ты должен учитывать, что все твои заметки прочитает Скоупс?
— Да.
— А что он смотреть не стал бы?
Ученый задумался.
— Стихи, — сказали они одновременно.
Они вернулись к тому месту в дневнике, где стихотворения появились в первый раз, и вновь принялись читать. Почти вся поэзия была посвящена научным понятиям: структура ДНК, кварки и глюоны, Большой взрыв и теория струн.
— Ты обратила внимание, что стихотворения появляются в тот момент, когда записи в дневнике становятся короче? — спросил Карсон.
— Никогда никто прежде не писал таких стихов, — ответила де Вака. — Они по-своему красивы.
И она прочитала вслух:
Есть тень на стеклянной тарелке.
Долгая экспозиция при эмиссии
Альфа-водорода
Дает хорошие результаты.
М-82 когда-то были десятью миллиардами звезд,
А теперь они возвратились в ленивую пыль созидания.
Неужели это великая работа
Того же Бога, что зажигает Солнце?
— Я не поняла, — призналась де Вака.
— Эм восемьдесят два — очень странная галактика в созвездии Девы. Она взорвалась, и произошла аннигиляция десяти миллиардов звезд.
— Любопытно, но я не думаю, что здесь мы найдем то, что нас интересует, — сказала де Вака.
Они стали читать следующее стихотворение.
Черный дом под бледным солнцем;
Вороны взмывают вверх при твоем приближении,
Они кружат и парят, пугая криком посторонних,
Дожидаясь, пока вновь вернется пустота.
Великая кива
Наполовину засыпана песком,
Но сипапу
[65]
Открыт.
Его пустота есть безмолвный зов
Четвертому миру.
Когда вы уходите,
Вороны садятся
На землю,
Удовлетворенно каркая.
— Красиво, — заметила де Вака. — И что-то в этом есть знакомое. Интересно, что это за черный дом?
Ученый оторвался от экрана.
— Кин Клижини, — вспомнил он. — На языке апачей «черный дом». Он пишет о развалинах к югу от нас.
— Ты знаешь язык апачей? — спросила де Вака, с любопытством глядя на Карсона.
— На нашем ранчо работало много апачей, — ответил ученый. — Я кое-чему у них научился, когда был мальчишкой.
Они еще раз перечитали стихотворение.
— Проклятье, я ничего не нахожу, — проворчал Карсон.
— Подожди. — Женщина подняла руку. — Великая кива — название подземного храма индейцев анасази. В центре кивы находится отверстие, которое называется сипапу и соединяет этот мир с духом подземного мира. Они называют тот мир Четвертым. А мы живем в Пятом.
— Я это знаю, — сказал Карсон, — но все равно не вижу никакой подсказки.
— Прочитай стихотворение еще раз. Если кива заполнена песком, как можно открыть сипапу?
Карсон посмотрел на нее.
— Ты права.
— Наконец-то, cabron, ты научился говорить правду, — улыбнулась его ассистентка.
Они решили взять лошадей, чтобы успеть вернуться к вечерней тренировке по технике безопасности. Солнце находилось в зените, наступило самое жаркое время дня.
Карсон наблюдал, как де Вака уверенно кладет седло на спину аппалузы — лошади с коротким хвостом.
— Я вижу, ты умеешь ездить верхом, — заметил он.
— Точно, умею, — усмехнулась ассистентка, застегивая подпругу и пристраивая на место флягу. — А ты думал, что у англосаксов на это монополия? Когда я была маленькой, мне подарили коня по имени Варвар. Он был берберской породы — именно таких использовали испанские конкистадоры.
— Мне их не доводилось видеть, — признался Карсон.
— Это лучшая лошадь пустыни. Маленькая, коренастая и выносливая. Мой отец брал коней из старинного испанского стада на ранчо Ромеро. Эту породу никогда не скрещивали с английскими лошадьми. Старый Ромеро говорил, что он и его предки всегда убивали паршивых жеребцов гринго, если они пытались подобраться к их кобылам.
Она рассмеялась и легко вскочила в седло.
Карсону понравилась ее уверенная грациозная посадка. Он оседлал Роско, они направились к воротам, набрали код и поехали в сторону Кин Клижини. Им предстояло преодолеть около двух миль. Древние развалины высились на горизонте — среди каменных обломков виднелись две стены.
Де Вака откинула голову назад и тряхнула волосами.
— Несмотря на трагические события, которые здесь происходят, я не устаю восхищаться красотой этого места, — сказала она.
Карсон кивнул.
— Когда мне исполнилось шестнадцать, я провел лето на ранчо на севере Хорнада, в Даймонд-Баре, — сказал он.
— Правда? Там такая же пустыня, как здесь?
— Очень похоже. По мере того как ты продвигаешься на север, горы Фра-Кристобаль образуют арку. Дождевая тень
[66]
с гор попадает туда, и вокруг становится немного зеленее.
— Ты работал там на ранчо?
— Да, после того как мой отец потерял свое, я на одно лето, перед отъездом в колледж, стал ковбоем. Даймонд-Бар был крупным ранчо, около четырехсот квадратных миль между горами Сан-Паскуальи Сьерра-Оскура. Настоящая пустыня начиналась на южной границе ранчо, это место называлось Лава-Гейт. У подножия гор Фра-Кристобаль остались следы застывшего лавового потока. Между потоком и горами есть узкий проход шириной в сотню ярдов. Там проходил старый испанский торговый путь. — Карсон рассмеялся. — Лава-Гейт напоминали врата ада. Лучше было не уходить на юг — назад удавалось вернуться не всем. А теперь я оказался посреди такой пустыни.
