Карсон по-прежнему молчал, погрузившись в собственные мысли.
— А потом использовал себя в качестве подопытного кролика, — продолжала де Вака.
Неожиданно Карсон вскинул голову.
— Теперь понятно, что он имел в виду, когда говорил «бедный Альфа».
— И что же?
— Тис сказал мне, что Барт постоянно бредил, повторяя: «бедный Альфа, бедный Альфа». Вероятно, он имел в виду себя. — Карсон пожал плечами. — Впрочем, я не стал бы называть его подопытным кроликом. Альфа подходит лучше, это в его характере. Такой человек, как Барт, не стал бы сознательно подвергать опасности тысячи жизней, предложив им непроверенную кровь. На него оказывалось страшное давление — нужно было как можно скорее доказать, что препарат безопасен. И он поставил опыт на себе. Что ж, такие случаи известны. Более того, подобные вещи не являются нарушением закона. — Он посмотрел на де Ваку. — Им можно восхищаться — он рискнул собственной жизнью. И выиграл, так сказать — посмеялся последним. Барт доказал, что неокровь безопасна.
Ученый смолк. Какая-то мысль вертелась у него в голове; она возникла во время чтения дневника. Но теперь он никак не мог ее воспроизвести, точно забытый сон.
— Похоже, он и сейчас смеется — где-то в сумасшедшем доме, — заметила де Вака.
Карсон нахмурился.
— Даже для тебя это слишком грубые слова.
— Может быть, — сказала ассистентка и после короткого колебания продолжила: — Наверное, дело в том, что сейчас все превозносят Барта. Ведь именно он изобрел процесс фильтрации, синтезировал неокровь. А теперь мы узнаем о фальсификации данных.
«Вот оно», — подумал Карсон.
Неожиданно он понял, что именно показалось ему странным, когда он читал дневник.
— Сюзанна, что тебе известно о ГЭФ?
Она недоуменно посмотрела на него.
— Когда Барт работал в Манчестере, он изобрел фильтрационный процесс, — продолжал Карсон. — Ты только что об этом упоминала. Мы с самого начала решили, что он эффективен и в отношении Х-гриппа. А если это не так?
На лице де Ваки появилось презрительное выражение.
— Мы множество раз тестировали Х-грипп, чтобы убедиться, что полученный штамм абсолютно чист.
— С этой точки зрения вопросов быть не может. Но ты уверена, что это тот же штамм?
— А как процесс фильтрации может изменить штамм? Получается какая-то чепуха.
— Подумай о том, как работает ГЭФ, — ответил Карсон. — Ты устанавливаешь электрическое поле, которое притягивает тяжелые протеиновые молекулы сквозь гелиевый фильтр. Поле настроено на молекулярный вес той частицы, которая тебе нужна. Все остальные остаются в геле, а то, что тебе требуется, появляется по другую сторону фильтра.
— И что?
— А что, если слабое электрическое поле или сам гель вызывают едва заметные изменения в структуре протеина? И на выходе получается не совсем то, что было сначала? Молекулярный вес не изменился, а структура стала немного другой. Обычные химические тесты не выявят этих изменений. Но малейшие перемены на поверхности протеиновой оболочки вируса могут создать новый штамм.
— Ни в коем случае, — возразила де Вака. — Это запатентованный, проверенный процесс. Его уже использовали для синтеза других продуктов. Если бы с ним было что-то не так, все бы давно выяснилось.
Карсон натянул поводья и остановил Роско.
— А мы проводили тесты на чистоту с учетом такой возможности? Именно такой?
Де Вака ничего не ответила.
— Сюзанна, все остальное мы уже пробовали.
Она долго смотрела на него и наконец ответила:
— Хорошо, давай проведем такой эксперимент.
Институт Дарк-Харбор занимал большой особняк в викторианском стиле на отдаленном мысе в Атлантике. Организация насчитывала сто двадцать почетных членов, хотя в самом здании обычно находилось не более дюжины ученых одновременно. Перед этими людьми стояла только одна задача: думать. Да и требования, предъявляемые к ним, были предельно просты: они должны быть гениями.
Все работники института очень гордились необычным викторианским особняком, над которым за сто двадцать лет изрядно потрудились суровые шторма штата Мэн, не оставив ни одного симметричного угла. Но более всего им нравилась анонимность, ведь большинство ближайших соседей — в основном они появлялись летом — не имели ни малейшего представления о том, кем были эти мужчины и женщины в очках, которые приезжали и уезжали, руководствуясь какими-то непредсказуемыми мотивами.
Эдвин Баннистер, выпускающий редактор «Бостон глоуб», выписался из гостиницы и попросил отнести его чемоданы в багажник «рейнджровера». У него все еще болела голова после плохого бордо, которое он выпил вчера за ужином. Дав на чай посыльному, Баннистер обошел свой автомобиль, вдыхая терпкий морской воздух и глядя на маленький городок Дарк-Харбор с многочисленными рыбачьими лодками и невысоким церковным шпилем. Очень оригинально. Даже слишком. Баннистер предпочитал Бостон и наполненную дымом атмосферу таверны «Черный ключ».
Он сел за руль и посмотрел на план, нарисованный от руки на газетном листе. До института пять миль. Несмотря на все заверения, он сомневался, что хозяин окажется на месте.
Баннистер нажал на газ, чтобы промчаться через перекресток на желтый свет, и свернул на шоссе графства номер двадцать четыре. Как только он оставил городок позади, машина подскочила на одной рытвине, потом на другой. Узкая дорога вела на восток, к морю, потом ему пришлось проехать мимо утесов, возвышающихся над Атлантикой. Баннистер опустил стекло. Снизу до него донесся шум далекого прибоя, крики чаек и скорбный звон буя с колоколом.
Затем он проехал через еловую рощу и оказался на лугу, заросшем голубикой. Луг пересекала высокая ограда с будкой охраны и деревянными воротами посередине. Мужчина остановился возле поста и опустил стекло.
— Баннистер. Из «Глоуб», — сказал он, даже не потрудившись посмотреть на охранника.
— Да, сэр.
Ворота с гудением начали открываться, и журналист с некоторым удивлением обнаружил, что грубо обтесанные доски укреплены поперечинами из черной стали.
«Сюда не прорвутся смертники на машинах, начиненных взрывчаткой», — подумал он.
В вестибюле, отделанном дубом, было пусто, и журналист сразу прошел в гостиную. В огромном камине горел огонь, длинный ряд створных окон выходил на океан, искрящийся в утренних лучах солнца. Баннистер уловил тихие звуки музыки.
Сначала ему показалось, что он один. Затем в дальнем углу он заметил сидящего в кожаном кресле мужчину, который читал газету, потягивая кофе. Человек был в белых перчатках. Он перевернул страницу, и бумага зашуршала.
Мужчина поднял голову.
— Эдвин! — с улыбкой сказал он. — Благодарю вас за то, что приехали.
