Выпад, защита, обманный выпад, неожиданный вихрь ударов…
— Ха!.. — возглас торжествующей ярости вырвался у Волка: на щеке пуританина выступила кровь. Казалось, вид крови окончательно превратил Ле Лу в зверя, именем которого называли его люди. Кейну пришлось отступить перед этим кровожадным натиском. Впрочем, пуританин оставался, как и прежде, невозмутим.
Время шло, а в окружении сумрачных джунглей все с той же неослабной энергией лязгала сталь. Теперь противники стояли точно посередине поляны. Ле Лу — без единой отметины, Кейн — щедро попятнанный кровью из порезов на щеке, груди, плече и бедре. Волк свирепо и насмешливо улыбался ему под луной… но в душу бандита постепенно закрадывалось сомнение.
Его дыхание со свистом вырывалось из легких, рука начинала тяжелеть. Из какой же стали и льда был сделан его противник, ничуть не думавший уставать?.. Ле Лу отлично знал, что раны, причиненные им Кейну, были вовсе не глубоки. Тем не менее несильное, но постоянное кровотечение уже должно было как-то сказаться на быстроте и выносливости англичанина. Ничуть не бывало! Даже если Кейн и ощущал некоторый упадок сил, он ничем этого не показывал. Хмурое лицо, как и прежде, ничего не выражало. И дрался он точно с той же холодной, расчетливой яростью, что и вначале.
Ле Лу почувствовал, что слабеет. И собрал иссякающие силы, выплеснув их в одной-единственной атаке. Это была внезапная, неожиданная атака, столь быстрая, что глаз не мог за ней уследить. Безумный взрыв, устоять против которого было не в человеческих силах. И Соломон Кейн пошатнулся впервые с самого начала поединка: холодная сталь вспорола его тело. Он качнулся назад, и Ле Лу бросился следом, торжествуя, с обагренным клинком в руке и издевательской насмешкой на устах…
Рапира Кейна взвилась со всей силой отчаяния и встретила клинок Волка на полдороге. И удержала. А потом вышибла из руки, и торжествующий клич Волка оборвался.
Какое-то мгновение он еще стоял, раскинув руки, словно распятый, а потом его насмешливый хохот прозвучал в последний раз — когда рапира англичанина уже летела вперед, серебрясь в лунных лучах.
…Издалека доносилось бормотание барабанов. Кейн механически вытер клинок о собственную изорванную одежду. Вот и добрался он до конца кровавой тропы. Кейн чувствовал внутри себя странную пустоту. Он всегда чувствовал себя так, покончив с врагом. Почему-то ему всегда при этом казалось, что никакого истинного добра от его деяния не произошло. И еще казалось, будто окончательного возмездия убитый враг все-таки избежал.
Разобраться, отчего так, было заведомо невозможно, и Кейн, пожав плечами, обратился к нуждам собственного страдающего тела. Теперь, когда отгорело возбуждение битвы, он ощущал и боль, и слабость из-за потери крови. Последний удар Ле Лу и вовсе чуть было не наделал дел. Если бы Соломон не увернулся в последний момент, рапира Волка насквозь пробила бы ему грудь. А так она просто скользнула по ребрам и глубоко воткнулась в мышцы пониже лопатки. Рана, в общем, неопасная.
Кейн осмотрелся и увидел в дальнем конце поляны небольшой ручеек. И вот тут-то он сделал свою первую и последнюю ошибку подобного рода, единственную за целую жизнь. Может быть, его разум помутила потеря крови, а может быть — вся та цепь потрясающих событий, которые вместила в себя ночь. Как бы то ни было, он положил рапиру наземь и безоружным отправился через поляну к ручью. Там он промыл свои раны и кое-как перевязал их клочками одежды.
Потом он поднялся и собрался уже идти обратно, когда его внимание привлекло некое движение в том конце поляны, откуда он сам прибежал перед поединком. Гигантский силуэт выдвинулся из темноты джунглей, и Кейн распознал поступь неумолимого рока. Это был Гулка, охотник на горилл. Соломон запоздало припомнил, что не заметил великана среди тех, кто воздавал хвалы колдуну. Можно ли было предположить за покатым лбом охотника ту злобную хитрость, которая, оказывается, помогла ему избегнуть возмездия соплеменников и выследить единственного человека, сумевшего внушить ему страх?..
Видимо, Черный бог был благосклонен к своему почитателю: навел его на жертву, когда та была безоружна и беззащитна. Кто теперь мог помешать Гулке убить его, убить медленно, как это делает леопард? Да, именно так, а не исподтишка, бесшумно и быстро, как он собирался вначале!
Широкий рот расплылся в улыбке, разделив надвое первобытную физиономию. Гигант облизнул толстые губы. Кейн наблюдал за ним, холодно и беспристрастно взвешивая свои шансы. Он видел, что Гулка уже заприметил валявшиеся рапиры. И он стоял к ним ближе, чем Кейн. Англичанин понимал, что внезапного броска к оружию ему не выиграть.
В душе его начала разгораться медленная, смертоносная ярость. Ярость отчаяния. Кровь застучала в висках, а глаза, устремленные на чернокожего воина, вспыхнули страшным огнем. Пальцы выпрямились и согнулись, как когти. Руки у Кейна были железные: кое-кому случалось испускать дух, угодив в мертвую хватку пуританина. Как бы и шея Гулки, напоминавшая колонну, не затрещала гнилым сучком… Накатившая волна слабости показала Соломону всю тщету подобных надежд. Ко всему прочему, лунный свет играл на копье, которое держал в руке Гулка. Кейн понимал, что ему не удалось бы даже и убежать. Ну да он ни разу еще не спасался бегством, оказавшись с врагом один на один.
Вот охотник на горилл вышел на открытое место. Мускулистый, жуткий в своей силе, он казался живым воплощением идеалов каменного века. Он улыбался во весь рот, и рот был как пещера. Дикой, уверенной в себе мощью дышала его осанка…
И Кейн приготовился к схватке, у которой мог быть только один исход. Он попытался собрать воедино иссякающие силы… бесполезно: он потерял слишком много крови. Ну что ж, по крайней мере, он встретит свой конец, стоя во весь рост, как подобает мужчине. Он с трудом заставил разогнуться подламывающиеся колени и выпрямился, несмотря на то что поляна кружилась и плыла у него перед глазами, а серебристый лунный свет сменился багровым туманом, сквозь который он едва различал надвигавшийся силуэт.
Поняв, что сейчас потеряет сознание, Кейн нагнулся к ручью (едва притом не упав), зачерпнул обеими руками воды и плеснул себе в лицо. Это помогло, и он снова выпрямился, надеясь, что Гулка набросится на него без промедления и все кончится прежде, чем слабость уложит его наземь.
Гулка между тем добрался уже до середины поляны. Он не торопился. Он двигался лениво, как огромная кошка, знающая, что добыча все равно никуда уже не уйдет. Он вовсе не торопился сожрать ее как можно скорей. Ему хотелось поиграть со своей жертвой, увидеть, как страх наполнит эти угрюмые глаза, заставившие его отвести взгляд, — а он помнил, что обладатель этих самых глаз был в тот момент привязан к столбу и ожидал смерти. Убить! Но убить медленно, в полной мере утолив свою жажду крови, жажду пыток и крови…
И вдруг, совершенно неожиданно для Кейна, он замер на месте, а потом, крутанувшись, уставился на что-то по ту сторону поляны. Пуританин, недоумевая, проследил за его взглядом…
Сначала оно показалось ему всего лишь тенью среди теней, быть может, лишь чуть гуще других. Не было ни движения, ни звука, но Соломон нутром ощутил: кошмарная угроза таилась там, во тьме, затопившей подножия лесных великанов. Какой-то чудовищный ужас смотрел оттуда на людей, и Кейну показалось, что нечеловеческие глаза проникали в самую его душу. И в то же время — могло ли такое быть? — страшные глаза смотрели не на него. Их взгляд был направлен только на убийцу горилл.
