— Хороший малыш, — сказал Харриган, и когда друг Джейка
каким-то чудом не ответил: «Ыш!» — выпрямился. — У меня есть кое-что для тебя,
отец Дон. Одну минуту.
— Сэр, мы действительно должны…
— У меня есть кое-что и дня тебя, сынок… слава Иисусу,
восславим Господа нашего! Но сначала… я быстро…
Харриган подскочил к боковой дверце своего незаконно
припаркованного микроавтобуса, открыл ее, нырнул внутрь, начал где-то рыться.
Каллагэн какое-то время терпеливо ждал, но очень недолго,
физически ощущая каждую уходящую секунду.
— Сэр, мы действительно должны…
— А вот и они! — воскликнул Харриган и вылез из
микроавтобуса с парой потрепанных коричневых туфель. — Если у тебя размер
меньше двенадцатого, сунешь в мысок газету. Если больше, тебе не повезло.
— Двенадцатый — мой размер, — ответил Каллагэн, присовокупив
как «восславим Господа», так и «спасибо вам». Вообще-то наиболее удобным для
себя он полагал размер одиннадцать с половиной, но двенадцатый не слишком от
него отличался, поэтому он тут же снял оставшуюся сандалию и надел туфли. — А
теперь мы…
Харриган повернулся к мальчику.
— Женщина, которую вы ищите, села в такси практически в том
самом месте, где мы выясняли отношения, около получаса тому назад, — он
улыбнулся, следя за переменой выражения лица Джейка: сначала изумление, потом
искренняя радость. — Она сказала, что у руля другая, и вы знаете, кто она и
куда направляется.
— Да, в «Дикси-Пиг», — кивнул Джейк. — На углу Лекс и
Шестьдесят первой. Отец, мы можем догнать ее, есть поедем прямо сейчас. Она…
— Нет, — прервал его Харриган. — Женщина, которая говорила
со мной… говорила прямо в моей голове, ясно и отчетливо, как колокольчик, слава
Иисусу, сказала, что сначала вы должны пойти в отель.
— Какой отель? — спросил Каллагэн.
Харриган указал на «Плаза-Парк» на Сорок шестой улице.
— В округе это единственный… и женщина пришла с той стороны.
— Спасибо огромное, — поблагодарил его Каллагэн. — Она
сказала, почему мы должны пойти в отель?
— Нет, — тихо ответил Харриган. — Полагаю, в тот самый
момент вторая услышала ее и заставила замолчать. Потом села в такси и уехала!
— Так мы, пожалуй, пойдем… — начал Джейк. Харриган кивнул,
но при этом предостерегающе поднял палец.
— Конечно же, но помните, что Бог-бомбы готовы упасть. И не
стоит уповать на молитвы, они для хныкающих методистов и изнеженных
епископалианцев! Бомбы упадут! И, друзья мои? — Они повернулись к нему. — Я
знаю, что вы — такие его Божьи дети, как и я, ибо я чувствовал запах вашего
пота, слава Иисусу. Но что вы скажете насчет женщины? Или женщин, по правде
говоря, я верю, что их было две. Что вы можете сказать насчет них?
— Женщина, которую вы встретили, из нашей команды, — ответил
Каллагэн после короткой заминки. — Хорошая женщина.
— Я вот и думаю, так ли это, — покачал головой Харриган. —
Книга говорит, восславим Господа и Его святое слово, остерегайся странной
женщины, ибо, пусть губы ее, как мед, ноги ведут к смерти, а каждый шаг к ней —
шаг к аду. Обходи ее и не приближайся к двери дома, в котором она живет, — он
вскинул сжатую в кулак руку, словно откровения эти принадлежали ему и он нес их
людям. Потом опустил руку, пожал плечами. — Не совсем точно. Не та у меня уже
память, как раньше, когда я был моложе и вместе с отцом нес Слово Божье тем,
кто живет на юге, но, думаю, смысл вы уловили.
— Книга притчей Соломоновых, — молвил Каллагэн. Харриган
кивнул.
— Глава пять, восславим Господа, — тут он повернулся и
посмотрел на здание на углу, которое вздымалось в вечернее небо. Джейк уже
двинулся к Сорок шестой улице, но Каллагэн остановил его… а на удивленно
вскинутые брови Джейка смог ответить лишь покачиванием головы. Нет, он не знал,
почему не может сдвинуться с места. Просто чувствовал, что время расставания с
Харриганом еще не пришло.
— Это город, набитый грешниками, и грех — болезнь этого
города. Содом и Гоморра в одном флаконе, ожидающий Бога-бомбы, которая
обязательно упадет с небес, скажите аллилуйя, скажите, любимый Иисус, и не
забудьте аминь. Но вот это место — хорошее. Хорошее место. Вы, парни, это
чувствуете?
— Да, — ответил Джейк.
— Аминь. Я думал, это ощущение исчезнет, когда они срыли
маленький магазинчик деликатесов, который стоял здесь многие годы тому назад.
Но не исчезло. Эти ангельские голоса…
— То говорит Ган по всему Лучу, — прервал его Джейк.
Каллагэн повернулся к нему и увидел, что голова мальчика
чуть склонилась набок, а по лицу разлито спокойствие заколдованного (или
загипнотизированного).
— То говорит Ган, — продолжил Джейк, — голосом кан-калах,
которых иногда называют ангелами. Ган противостоит кан-той; веселым сердцем
безвинного он противостоит Алому Королю и самой Дискордии.
Каллагэн смотрел на него широко раскрытыми глазами,
испуганными глазами, но Харриган лишь кивнул, словно слышал эту версию раньше.
Может, действительно слышал.
— После сноса магазинчика здесь долго оставался пустырь, а
потом на нем построили вот этот небоскреб. «Хаммаршельд-Плаза-2». И я подумал:
«Что ж, если строительство положит конец пению, я уеду, ибо хватка Сатаны
крепка, а его копыта оставляют в земле глубокие следы, тогда ни один цветок не
будут цвести и не взойдет ни одно зернышко». Вы можете сказать сии-лах? — он
вскинул руки, крепкие, узловатые, стариковские, чуть трясущиеся (начальная
стадия болезни Паркинсона) руки, поднял лицо к небу, вознося хвалу и признавая
свою ничтожность. — Однако, она поет, — и он опустил руки.
— Силах, — пробормотал Каллагэн. — Ты говоришь правильно, мы
говорим, спасибо тебе.
— Это цветок, — продолжил Харриган. — Однажды я вошел туда,
чтобы посмотреть. В вестибюле кто-то сказал аллилуйя, я сам сказал это в
вестибюле между дверями и лифтами, которые уносили людей на верхние этажи, где
зарабатывается Бог знает сколько денег, и вот там я увидел маленький садик,
залитый лучами солнца, падающими через высокие окна, садик за канатами из
красного бархата, с табличкой, на которой я прочитал: «ОТ „ТЕТ КОРПОРЕЙШН“ В
ЧЕСТЬ СЕМЬИ ЛУЧА И В ПАМЯТЬ О ГАЛААДЕ».
— Правда? — лицо Джейка осветила счастливая улыбка. — Вы так
говорите, сэй Харриган?
— Мальчик, если я лгу, то умру прямо сейчас. Бог-бомба! И
посреди этого садика, среди всех этих цветов, там растет одна-единственная
дикая роза, такая красивая, что, увидев ее, я заплакал, как плакали у вод
Вавилона, великой реки, которая течет по Сиону. И люди, которые приходили и
уходили из этого места, с брифкейсами, набитыми сатанинскими бумагами, многие
из них тоже плакали. Плакали и шли заниматься своими богоненавистными делами,
словно и не знали о том, что плачут.
