— Не знаю, что нам еще остается. — Рэнд пожал плечами. — Особенно если учесть, что с закатом начнется Шаббат.
— А что, это все ценное? Разве ты не должен это кому-нибудь отдать?
Рэнд опять пожал плечами.
— Я единственный археолог на этих раскопках. На мне лежит ответственность за то, чтобы все описать и исследовать. А уж потом израильский Департамент древностей будет решать, что с этим делать. Но сейчас именно я обязан все упаковать и позаботиться о сохранности находок.
— Значит, нам надо просто все упаковать и ехать в отель?
— Ну да.
— Мы сможем поплавать, — обрадовалась Трейси. — Или посмотреть телевизор в номере.
— Конечно.
Рэнд показал, какой оссуарий надо взять, и они понесли его к подъемнику.
— Я смогу загрузить в компьютер твои фотографии и начать составлять каталог из моих заметок. Кроме того, надо будет как можно скорее отправить на экспертизу снимки костей, а потом написать заключение.
Улыбка исчезла с лица Трейси.
— М-да. Это воодушевляет.
Сложив стол, Рэнд поставил его на подъемник рядом с оссуарием.
— Да уж, дел у нас немало.
Ему пришлось три раза съездить в гостиницу на «фиате», но когда на небе зажглись первые звезды, они уже перевезли все оссуарии, другие находки и оборудование, кроме помоста и подъемника. Их нужно было вернуть Игалю Хавнеру в Тель-Мареша, и чем скорее, тем лучше. Рэнд уже отвез в отель Трейси, оставив на последний рейс оссуарий Каиафы со свитком внутри.
— Спасибо вам, — сказал он Мириам Шарон, пожимая ей руку.
— Я сделала все, что было в моих силах, — ответила она, освобождаясь от рукопожатия. — Когда «Хеврат Кадиша» стало известно, что обнаружена гробница… выбор был невелик.
— Понимаю, — сказал Рэнд. — Стыд и позор. С точки зрения археологии, конечно.
Они стояли, ощущая неловкость ситуации, потом она печально улыбнулась на прощание и направилась к патрульной машине.
— Я не… — начал было Рэнд. — Я не знаю, как с вами можно связаться.
— Зачем вам со мной связываться? — Она уже открывала дверь машины.
— Не знаю, просто подумал, может, что-нибудь понадобится. В связи с раскопками.
— Раскопки закончены.
Ее темно-карие глаза внимательно смотрели на Рэнда.
50
26 год от P. X.
Иерусалим, Верхний город
Лежа в полутьме спальни, он услышал какое-то движение снаружи. Кто-то разговаривал. Спорил. Не открывая глаз и не поднимаясь с матраса, он прислушался.
Малх. Протестует, возражает. Другой голос, более спокойный, человека постарше. Может быть, этот голос звучит у него в голове? И другой тоже? Последние два дня он уже ни в чем не уверен. Правда, ему казалось, что с тех пор как он возвратился из Кесарии, прошло больше времени, и верный слуга уложил его в кровать, на мягкие подушки, в его собственном доме. Но бред, начавшийся в Лидде, одолевал его, и он не мог вспомнить, как Малх вез его последние тридцать миль пути, остававшихся до Иерусалима. Нанял помощников? Или взял взаймы повозку? Нет, Каиафа вспомнил, что ехал верхом, по крайней мере часть дороги. Но как же Малху удалось доставить его домой невредимого после Шаббата, когда он метался в бреду на убогом постоялом дворе в Лидде? Каиафа не мог этого даже предположить, не то что вспомнить.
Голоса стали громче, они приближались. Внезапно дверь в комнату открылась, и в проем хлынул свет. Этот проклятый свет, причиняющий столько боли. Прикрыв закрытые глаза руками, Каиафа застонал.
— Закрой дверь! — крикнул он в перерыве между стонами. — Уходи! Кто бы ты ни был, уходи!
Он услышал шорох сзади, а затем тишина и спокойствие снова воцарились в комнате и стало темно. Каиафа прислушался. Дверь закрылась, но кто-то остался внутри.
— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста, уходи.
Он услышал звук. Еле слышный шепот. Руки, которыми он закрывал глаза, обмякли, и он медленно опустил их на грудь.
Внезапно он все понял и открыл глаза. Рядом с ним стоял на коленях человек. Он протягивал к нему руки и медленно раскачивался вперед-назад. Молился. Каиафа ни за что не расслышал бы слов молитвы, если бы не знал ее наизусть. Он и сам многократно произносил эту молитву.
— Барух атах Хашем, рофех ха-холим. Благословен будь Ты, источник всякого исцеления.
Снова и снова. Кисти таллиса
[35]
раскачивались в такт молитве.
— Эль на рефа на лах. Прошу, Боже, исцели.
Каиафа приподнялся на локте.
— Гамалиил! — крикнул он. — Гамалиил, это ты?
Человек поднял голову. Это был Гамалиил.
Каиафа распахнул объятия — так больной старик встречал бы любимого внука, лежа в постели. Гамалиил взял его за запястья.
— Ты жив! — только и сказал Каиафа.
Нахлынула волна облегчения. Уронив голову на грудь, Каиафа тихо заплакал.
Когда ему удалось наконец унять слезы, Каиафа собрался с силами и постарался принять вид, достойный первосвященника.
— Прости меня, друг мой. Тяжело мне пришлось. Я ничего не делал — только лежал на кровати и молился. И Хашем услышал мои молитвы, ибо ты здесь! Я так боялся за тебя и за остальных.
Гамалиил положил руку на его плечо.
— Твои молитвы и правда были услышаны.
— Что с остальными? С теми, кто был с тобой?
— С ними все хорошо, — успокоил его Гамалиил.
Каиафа шумно вздохнул и закрыл глаза.
— Значит, префект вас принял?
Он снова поднял веки, чтобы видеть друга.
— Префект тянул время пару дней, — отвечал фарисей. — Но в остальном он исполнил твой план до последней буквы. Штандарты Августовой когорты больше не возвышаются над Святым городом. А ты, друг мой, приобрел дружеское расположение префекта Понтия Пилата.
— Ха! — воскликнул Каиафа, сдержав готовый вырваться горький смех. — Нет, только не дружеское расположение, — поправил он Гамалиила. — Никакой дружбы, в этом мы можем не сомневаться. Терпимость, готовность пойти на сделку — может быть. Будем надеяться, друг мой, будем надеяться!
И тут первосвященник позволил себе расслабиться. Откинувшись на постель, Каиафа разразился нервным смехом, приступы которого одолевали его, становясь все слабее, пока первосвященника не сморил крепкий сон.
