В последнее время дошло до того, что многие фарисеи, устав от неуважения, которое рабби-деревенщина выказывал им и Закону Моисееву, настаивали на том, что его надо схватить и казнить, прежде чем он приобретет еще больше последователей. Но у него и так уже сотни учеников, а кое-кто говорит, что и тысячи готовы пойти за ним. Каиафа попал в неловкое положение: с одной стороны, он сдерживал фарисеев, желающих расправиться с новоявленным рабби, с другой — изо всех сил старался отыскать хоть какую-то логику в противоречивых поступках Галилеянина. И Каиафе уже стало казаться, что он не преуспел ни в том ни в другом.
Тяжело вздохнув, он посмотрел на Малха.
— Толпа превозносит его? Они приветствуют его, как Мессию?
— Они говорят: «Разве Мессия, придя, явит больше чудес, чем этот человек?» — раздельно произнес Малх и пожал плечами, будто давая понять, что у него эти слова вызывают недоумение.
Каиафа бережно положил свиток на скамью и встал. Теребя бороду, он медленно пошел в дом. Малх последовал за ним. Каиафа остановился и покачал головой.
— Вызови начальника храмовой стражи, — распорядился он. — Скажи, что мне надо поговорить с ним.
84
Иерусалим, Старый город
Трейси вышла из дамской комнаты. Возвращаясь к Карлосу, она увидела, что за столиком, где они сидели, никого нет. Замедлив шаг, Трейси тревожно огляделась.
Карлос выходил из мужского туалета.
И тут она увидела отца.
Она преградила дорогу Карлосу и первой подбежала к отцу. У того было странное выражение лица.
— Папа, что ты здесь делаешь? — спросила Трейси.
Она не успела закончить фразу, как отец шагнул к Карлосу и ударил его по лицу с такой силой, словно был чемпионом по боксу. Карлос, никак не ожидавший этого, упал на стул и, не удержавшись, с грохотом рухнул на пол.
— Карлос! — вскрикнула Трейси.
Она хотела удержать его, но все произошло так быстро, что Карлос уже неподвижно лежал на полу, а она размахивала над ним руками. Трейси бросилась на колени и приподняла его голову.
— Карлос, как ты?
Он не отвечал, и Трейси обернулась к отцу.
— Что с тобой?! — закричала она.
85
«Рамат-Рахель»
С тех пор как они вышли из ресторана, Трейси не сказала отцу ни слова. Когда Рэнд ударил Карлоса, вмешалась Мири Шарон. Она извинилась перед персоналом ресторана, заплатила по счету и подбросила Карлоса к припаркованному «лендроверу». Объяснила ему, как быстрее добраться до Тель-Мареша, вернулась в ресторан и отвезла Рэнда и Трейси в «Рамат-Рахель».
И вот отец с дочерью оказались в гостиничном номере, каждый наедине со своими мыслями. Рэнд перед всеми извинился за свое поведение в ресторане, особенно перед Карлосом, а Карлос, в свою очередь, попросил прощения у Рэнда за то, что доставил столько беспокойства. Но Трейси не сказала ничего, даже Карлосу.
Рэнд сидел на краю своей кровати, а Трейси лежала на своей, свернувшись калачиком и обхватив руками подушку. Она отвернулась от отца, и Рэнд не знал, открыты ее глаза или закрыты. Несколько раз он пытался заговорить с ней, извиниться, объяснить, как волновался, как думал, что может потерять ее. Но Трейси не отвечала и даже не подавала виду, что слышит.
Рэнд жалел, что в номере нет мини-бара. Ему хотелось выпить. С тех самых пор, как он приехал в Тальпиот, Рэнд не пил ничего крепче газировки, а сейчас он бы напился как следует, чтобы забыть, какой он никудышный отец. Но у него не было такой возможности. Он не мог уйти из номера. Не мог работать. Приходилось сидеть, пока дочь осуждающе молчала.
Он и сидел. Слушал. Вспоминал.
Рэнд никогда не думал, что он хороший отец. Студент — да. Археолог — в полной мере. Иногда ему казалось, что он неплохой муж. Конечно, у него не было оснований так считать. Может быть, ему так казалось потому, что Джой была хорошей женой. Терпеливой, понимающей, всепрощающей. Но от ребенка такого терпения ждать не приходится. Малышке, которая только начала ходить, не объяснишь, почему папа отсутствует так долго. И нечего удивляться, что девушка не может простить отца, которого никогда не было рядом и который не знал, что сказать и что сделать, в те редкие минуты, когда они были вместе.
Но Трейси уже не ребенок. В следующем году ей исполнится двадцать. Может быть, уже поздно. Вполне возможно, она никогда не сможет его простить. Что, если он настолько все испортил, что уже не сможет стать таким отцом, какого заслуживает его дочь. А может, она все-таки дочь своей матери и у Рэнда есть еще один шанс? Но сохранилось ли в их отношениях хоть что-то, чтобы можно было начать все заново?
Рэнд опустил голову на грудь. Он не молился уже многие годы и даже не знал, можно ли назвать молитвой то, что он сейчас делает, но тихо попросил, даже не закрывая глаз: «Помоги мне, пожалуйста. Я не знаю, что делать. Не знаю, с чего начать. Даже не знаю, что это такое — быть отцом».
Разглядывая ковер в гостиничном номере, Рэнд задумался над тем, что сказал. И мысль приобрела четкость и законченность. Как будто не сама родилась в его мозгу, а кто-то подсказал ее. Рэнд чувствовал, что она пришла откуда-то извне. Неужели сам Бог ответил на его молитву?
И все-таки это Бог сказал ему: «Начинай прямо сейчас. Прямо здесь. Скажи Трейси то, что только что сказал мне».
30 год от P. X.
Иерусалим, Храмовая гора
У Елеазара было лицо человека, готового совершить убийство.
— Этого человека нужно остановить! — прохрипел он сквозь зубы.
Каиафа отвел священника в сторону, под колоннаду, где праздничная толпа была не такой плотной. Он знал, что Елеазар говорит об Иешуа. Рабби из Назарета стал единственной темой разговоров на протяжении семи дней ежегодного Праздника кущей, Суккота. Второе название он получил от шатров из веток (кущей). Эти шатры, или палатки, устанавливали в садах, на крышах, площадях, вдоль городских стен и вокруг Храма. В них евреи жили семь дней праздника в память о тех сорока годах, что их предки провели в Синайской пустыне. Суккот был одним из трех праздников, когда каждый еврей, согласно Закону Моисееву, должен был совершить паломничество в Иерусалим.
