– Привет, Бенц. Это Герман. Да… Идет кое-как. Надо бы… Как ты в эти дни? Сын родился? Еще один? Поздравляю!
Помолчав мгновение, он осторожно продолжил:
– Скажи-ка, дружище…
Краем глаза он посмотрел на своего друга, который, сидя за рабочим столом, мирно попивал черешневую водку, после чего, процеживая сквозь зубы каждое слово, задал вопрос лейтенанту Бенцу, отвечавшему за поставку оружия и боеприпасов:
– Бенц, может ли кто-нибудь из наших оружейников отлить серебряную пулю?
7
Кошка была черной, с двумя большими светлыми пятнами на голове, как раз над парой желтых дьявольских глаз. Пока животное мурлычет и ласково трется своим тельцем, его не волнует уготованная ему судьба. Время остановилось в этом дворе, пространство которого ограничивает живая изгородь. Где-то за ней – большой, опоганенный войной мир. Но играющий ребенок не желает знать, как взрослые убивают друг друга, далеко ли продвинулись русские на Восточном фронте или почем сейчас килограмм соли на черном рынке.
Милица, двенадцатилетняя племянница Крсмана Теофиловича, обнаружила, что соседская кошка разгуливает во дворе по столу, опрокинув при этом вазу с фруктами. Она нежно взяла ее на руки и теперь играет с ней, прижимая к себе все сильнее и сильнее, ощущая неясное тепло и громкие удары пульса в запястьях.
– Мы с тобой, котинька, – шепчет нежно Милица, – мы с тобой теперь сестрички. И ты это знаешь. Ты это видишь. Но я прошу тебя – пусть это будет нашей тайной. Никому об этом не рассказывай. А особенно моему дяде Крсману. Я его знаю, он рассердится.
Вдалеке послышался скрип открывающихся ворот, и уже в следующее мгновение кошка вырвалась из рук Милицы и понеслась вниз по мощеной дорожке.
В конце тропы стоял высокий мужчина с длинными волосами, завязанными в конский хвост, с аккуратно подбритой бородкой и живыми сияющими глазами. Несколько мгновений он осматривался, после чего зашагал к дому. Милица Теофилович спряталась в спасительную прохладную тень липы, растущей у самой веранды.
– Не бойся, – произнес мужчина с улыбкой. – Я тебя не обижу.
– Мой дядя говорит, что нельзя заговаривать с чужаками.
Неманя подошел ближе и присел на корточки:
– Я не чужак. Я друг твоего дяди Крсмана. К тому же я поселился в вашем доме. В той комнате, что на втором этаже.
Девочка внимательно посмотрела на него, после чего неуверенно вымолвила:
– Моя кошка сбежала из-за тебя…
– Не беспокойся, она вернется, – сказал Неманя и протянул руку, чтобы погладить девочку по голове.
Милица вновь отпрянула.
– Ладно, – сказал он. – Ты хорошо воспитанная дама, с посторонними не разговариваешь. Ну так давай представимся друг другу. Меня зовут Неманя.
Милица помолчала, смущенно глядя на него, потом произнесла:
– Я Милица.
– Красивое имя!
– Мне не нравится.
– Правда? А почему?
– Слишком длинное.
Милица оглянулась вокруг, состроив странную гримасу. Потом медленно подняла правую руку и приложила к губам указательный палец.
Неманя вопросительно посмотрел на нее. Тем не менее ему понравился этот жест, он выглядел исключительно серьезным.
– А сейчас замолчи, – заговорщическим тоном прошептала Милица. – Она идет!
Он вопросительно поднял брови:
– Кто идет, душа моя?
Милица приблизилась к нему и прошептала еще тише:
– Она… Колдунья…
На лице Немани заиграла неуверенная улыбка. Дети и в самом деле могут удивить взрослых, ввергнуть их в недоумение. Не потому, что они требуют слишком много или что кажутся менее умными, чем на самом деле, но только потому, что взрослые в своей ограниченности не понимают языка, на котором говорят дети.
– Колдунья? – повторил Неманя насмешливо. – Я никого не вижу…
И в этот момент в дверях появилась Данка Теофилович в длинном бледно-голубом платье. Она на несколько секунд замерла на пороге, а за ее спиной выросло темное пространство салона, напоминающее глухой закоулок. Было что-то жутковатое в ее появлении, но Неманя никак не мог определить, что могло так насторожить его. Готовый слететь с языка вопрос замер, когда Данка неслышными шагами, всем своим видом демонстрируя господское достоинство, направилась к нему.
– Господин Лукич, – произнесла она холодно, и в его ушах эти слова звякнули совсем как кубики льда, брошенные в пустой стакан. – Какой-то парень принес для вас письмо…
Она двумя пальцами протянула ему лист бумаги.
– Что это? – спросил Неманя.
– Вероятно, сообщение, – холодно произнесла Данка, и ее губы скривились в презрительной улыбке.
«Вероятно, сообщение», – повторил Неманя как бы про себя.
Он взял лист и развернул его, сразу узнав цитату из Сенеки-старшего: «Det ille veniam facile, cui venia est opus»
[37]
.
«Я все еще на старом месте.
Если не придешь сегодня, значит, не придешь никогда.
Драгутин».
Неманя опустил записку, и его взгляд встретился с темными глазами Данки.
– Спасибо вам.
Данка проницательно глянула на него, потом, слегка склонив набок голову, спросила:
– Добрые вести?
– Можно сказать, да.
– Хорошо вам!
Немане как-то сразу стало неловко из-за ее комментария. Он даже не знал, стоит ли отвечать. Данка и в самом деле была странной женщиной. Она дышала какой-то холодной сдержанностью, которую никто не только не мог понять, но даже и не пытался.
Она молча повернулась и направилась в дом. Ее уход скорее обрадовал его. В голове у него уже бушевали, вопросы и сомнения. Неманя поискал взглядом маленькую Милицу, но ее и след простыл во дворе.
«Этот дом полон странных духов», – подумал он.
8
Казалось, что тоннель бесконечен и тянется он прямо к тому месту, где Бог произнес первое Слово. Похоже, что в том слове не было ничего особенного, поскольку в застоявшемся воздухе чувствовался затхлый дух извечного разложения, а синеватый отблеск фонаря в руках штурмбаннфюрера Канна напоминал скорее слабый луч надежды в мире, навсегда утонувшем во мраке.
Марко Шмидт вздрогнул, когда до него донесся тихий шорох.
– Крысы, – холодно констатировал Канн.
– Не похоже…
– Да что вы говорите? Вам уже доводилось слышать крыс в тоннеле, прорытом глубоко под землей тысячу лет тому назад?
