Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут миссис Стерн завела руку за голову маленькой женщины и сдернула с лица мисс Темпл маску с перьями. Вокруг ее серых глаз отчетливо были видные шрамы, соединяющиеся на переносице.
Чань попытался назвать ее имя. Но рот не слушался его.
За спиной у него произошло какое-то движение. Полковник Аспич нанес ему удар такой силы, что зал пошел кругом, и Чань в этот последний миг перед наступлением темноты решил, что ему снесли голову.
Глава девятая
ПРОВОКАТОРЫ
Свенсон, будучи врачом, знал, что болевые ощущения довольно быстро забываются, но страх ожидания боли западает в память надолго. Он мучительно подтягивался по канату к металлической гондоле, темная земля внизу описывала немыслимые круги, ледяной ветер студил его лицо и пальцы, и лишь тонкая грань отделяла его от безумия. Он пытался думать о чем-нибудь ином, кроме жуткой бездны под его дрыгающимися ногами, но ему это не удавалось. Он тратил столько сил, что дыхания на крик у него не оставалось, но при каждом мучительном движении стонал от ужаса. Всю свою жизнь он старался держаться подальше от высоты; даже поднимаясь по трапу на корабль, он заставлял себя смотреть только вперед, а ноги и руки — двигаться, боясь, что его желудок не выдержит. Преодолевая себя, он усмехнулся — резкий, хрипловатый звук, — трап казался ему теперь игрушкой. Единственным его утешением, хотя и крайне слабым, было то, что шум ветра и чернота неба скрывали его от тех, кто мог выглянуть из иллюминатора гондолы, хотя он и не был уверен, что остался незамеченным. Глаза доктора были крепко закрыты.
Он преодолел приблизительно половину длины каната и чувствовал, что мышцы его рук будто залиты расплавленным свинцом. Сил у него оставалось, только чтобы удержаться на месте. Он на короткое мгновение открыл глаза и тут же закрыл их, вскрикнув от ужаса при виде раскачивающейся наверху гондолы. Там, где прежде он видел лицо у иллюминатора, теперь было только черное стекло. Неужели это и в самом деле была Элоиза? Прежде он был уверен в этом, но теперь… теперь он едва ли помнил свое собственное имя. Он заставил себя продолжить подъем; каждый раз, когда он разжимал пальцы одной руки, чтобы перехватить трос, сердце его обмирало, но он карабкался все выше и выше. Лицо его перекосило от напряжения.
Еще два метра. Мысли смешались. Может быть, остановиться? Может быть, отпустить канат? Может быть, его страх высоты был вызван бессознательным желанием броситься в пропасть? Разве не поэтому держался он подальше от балконов и окон? А теперь прыгнуть было бы так просто. Плоская равнина внизу примет его в свои равнодушные объятия не хуже любого моря… Ах, сколько раз эта мысль посещала его после смерти Корины! Сколько раз он коченел, стоя у фальшборта корабля, подавляя в себе желание броситься вниз!
Еще два метра; он скрежетал зубами и дергал ногами, поднимаясь по тросу одной только силой воли и злостью. Вот причина, по которой он должен был продолжать жить: его ненависть к этим людям, к их высокомерию, к их непомерным аппетитам. Он думал о тех, кто расположился в гондоле над ним, — ледяной холод не докучает им, они наверняка завернуты в меха, их успокаивает ровное гудение винтов. Еще немного. Мышцы его рук стали дряблыми, как мокрая веревка. Он еще раз перехватил канат пальцами, еще раз дернул ногами… еще раз… еще. Он заставлял себя не думать о падении… Вот — дирижабль. Он никогда ничего подобного не видел! Наверное, наполнен каким-то газом — скорее всего, водородом. Но разве это все? Как он приводится в движение? Он не представлял себе, как может дирижабль поднять гондолу. И даже — паровую машину. Может, у него есть какой-то другой источник движения? Что-то связанное с Лоренцом и синей глиной? Если поразмышлять над этими вопросами отвлеченно, они могли бы показаться занимательными, но теперь он хватался за них с бездумным упорством человека, повторяющего таблицу умножения, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу.
Он снова открыл глаза и посмотрел вверх. До гондолы было ближе, чем думал, — от удлиненной металлической кабины его отделяло метров десять. Верхний конец каната был привязан к стальной раме, укрепленной за гондолой. В корме кабины он не видел окон… но, может быть, там есть дверь? Он закрыл глаза и продолжил движение. Еще метр — и он снова посмотрел вверх. Внезапно доктор Свенсон ужаснулся… карабкаясь с закрытыми глазами, он не думал об этом прежде… а теперь мгновенно застыл на месте. Под кабиной и по обе стороны от нее были расположены задние винты (каждый в поперечнике метра в три), и канат свисал ровно между ними. От ветра и его собственных усилий канат раскачивался туда-сюда, а лопасти вращались так быстро, что сказать, насколько широко пространство между ними, было невозможно. Чем выше он поднимался, тем больше была вероятность, что его качнет от очередного рывка — и он попадет прямо под лопасти. Ему ничего не оставалось — только разжать руки и упасть, и чем дольше он из страха затягивал с этим, тем меньше силы оставалось в его руках. Он подтянулся еще и сильнее зажал трос между колен, чтобы уменьшить раскачивание. Пробираясь вверх, он яснее слышал зловещий звук вращающихся винтов, их неустанное перемалывание воздуха. Он был прямо под ними. Он уже чувствовал запах выхлопа — тот же едкий привкус озона, серы и жженой резины, от которого его чуть не вырвало на чердаке Тарр-Манор. Да, этот летающий аппарат был еще одним порождением чудовищной науки заговорщиков. Слыша рядом с собой невидимые вращающиеся винты, рассекающие воздух, он перехватил трос одной рукой, потом другой, и вот уже все его тело оказалось в пределах досягаемости винтов, этих страшных лопастей, грозящих отсечь его конечности. Лопасти ревели справа и слева, но он почему-то оставался целым. Свенсон подтянулся еще выше, все его тело дрожало от напряжения. Гондола была прямо перед ним — до нее оставалось меньше метра. Если он попытается качнуться на канате, чтобы добраться до гондолы, но не сумеет ухватиться за нее, то попадет прямо под лопасти. Хуже того: если бы он все же рискнул, на гондоле сзади не было ничего, за что можно ухватиться. Он поднял голову. Трос был закреплен на металлической раме с помощью карабина. Он подтянулся еще немного, охая от боли, — он и представить себе не мог, что можно дойти до такого изнеможения. Еще. Он медленно подтянулся и нащупал карабин, а потом чуть выше — клепаную стальную балку. Судорога страха прошла по его телу — он держался за трос только одной рукой, помогая себе коленями. Застонав, он крепче ухватился за балку. Ему нужно было отпустить трос и повиснуть на одной балке. Он должен был попытаться обхватить балку ногами и перебраться по ней над винтами на крышу гондолы. Но трос ему нужно было отпустить. Внезапно (возможно, это было неизбежно) нервы его сдали, и рука, державшая трос, начала соскальзывать. Доктор перебросил ее на металлическую балку. Ноги его отчаянно задергались в воздухе. Он посмотрел вниз и увидел, как канат попал в правый винт, который тут же измолотил его в куски. Издав стон боли, он подтащил колени к груди — иначе и его ногам грозила судьба каната — и, сделав еще одно усилие, обхватил ими металлическую балку. Прямо под ним была смерть. Он медленно пополз по холодной перекладине, мучительно тормозясь у каждой поперечины, чтобы перехватиться. Пальцы у него онемели, чтобы проползти три метра, ему понадобилось десять минут. Наконец он осторожно опустил ноги и почувствовал под ними надежный металл. Из глаз у него текли слезы — может быть, от ветра, этого доктор не знал.
