* * *
Чань пересек дорогу и вошел в другой проулок, намереваясь отыскать подходящее убежище. Он оказался между двумя большими зданиями, которые не узнал в темноте, хотя ему и было известно, что это квартал отелей, контор и магазинов. Он увидел окно на первом этаже поблизости от груды бочек и забрался на них. Окно было в пределах досягаемости. Засунув под раму лезвие кинжала, он повернул его, приподнимая окно, после чего открыл его руками. Он снова заткнул кинжал за пояс и, напрягаясь из последних сил (все его тело заплясало в воздухе, когда руки чуть не подвели его), затащил себя внутрь. Он неловко сполз на пол темной комнаты, закрыл окно и на ощупь попытался определить, где он оказался. Это было что-то вроде склада — полки, уставленные свечами, полотенцами, мылом, бельем. Ему удалось нащупать дверь и открыть ее.
Чань пошел по устланному ковром коридору, мимо отделанных деревом стен, здесь горел приятный, теплый газовый свет, и Чань вдруг обнаружил, что его разум группирует встреченных за день персонажей. С одной стороны были Граббе и человек в шубе, к ним он добавил Траппинга, миссис Марчмур и принца Карла-Хорста. На другой стороне были майор Блэк… возможно, доктор Карла-Хорста. Между ними находилось множество других — Вандаарифф, Ксонк, Аспич, Розамонда… и, конечно, Изобела Гастингс. Список этот неизменно заканчивался ею — единственным лицом, о котором он, похоже, так ничего и не узнал.
Коридор вывел его в глухую тишину приятной сводчатой комнаты, украшенной пальмами в горшках и зеркальными стенными панелями; в комнате стояла конторка, за которой сидел портье в отделанном тесьмой сюртуке. Чань попал в отель. Он уверенно кивнул человеку в сюртуке и полез в карман за бумажником. За день он умудрился потратить почти все, что дал ему Аспич, а теперь ему предстояло расстаться с тем, что еще оставалось. Ему было все равно. Он сможет выспаться, вымыться, побриться, хорошо поесть и свежим встретить грядущий день. Завтра он всегда сможет взять саблю с чердака и продать ее. Он улыбнулся при этой мысли, подошел к конторке и уронил бумажник на инкрустированную мраморную поверхность.
Портье улыбнулся:
— Добрый вечер, сэр. Надеюсь, я не слишком поздно. — Глаза портье скользнули по бумажнику.
— Конечно нет, сэр. Добро пожаловать в отель «Бонифаций».
— Спасибо, — ответил Чань. — Мне нужен номер.
Глава третья
ДОКТОР
Доктор Абеляр Свенсон стоял у открытого окна, выходящего в маленький дворик Макленбургского дипломатического представительства, и смотрел, как сгущается туман, заволакивая несколько тусклых газовых фонарей, достаточно, впрочем, ярких, чтобы пробиваться сквозь городскую мглу. Он посасывал имбирный леденец, клацая им по зубам, осознавая, что не может себе позволить сколь-нибудь длительное погружение в мысли о нынешней его ситуации. Толкнув леденец языком, он расположил его между коренными зубами и, сжав челюсти, расколол на острые кусочки и проглотил. Потом отвернулся от окна, взял фарфоровую чашечку остывшего черного кофе и выпил его, найдя определенное удовольствие в смешении вкуса имбиря и горьковатого напитка. Интересно, подумал он, пьют ли в Индии или Сиаме кофе с имбирем? Он допил чашку, поставил ее на место и потянулся за сигаретой. Оглянувшись через плечо на кровать, он констатировал, что темная фигура по-прежнему лежит там. Вздохнув, он открыл портсигар, сунул в рот одну из крепких, темного табака, русских сигарет, взял коробок с бюро, зажег спичку о ноготь большого пальца, закурил, затянулся, почувствовал, как защипало в легких, загасил спичку, тряхнув ею, и нетерпеливо выдохнул. Больше откладывать было нельзя. Он должен поговорить с Флауссом.
Он двинулся к закрытой на щеколду двери в обход кровати, засунув сигарету в рот, чтобы освободить обе руки и открыть щеколду, и косясь на бледного молодого человека, хрипловато дышавшего под шерстяными одеялами. Карлу-Хорсту Маасмарку было двадцать три, хотя попустительство своим желаниям и слабая конституция добавили к его внешности лет десять. У него были медового цвета локоны, залысины (что было особенно заметно теперь, когда его волосы слиплись от пота), бледная кожа собиралась в мешки под глазами, припухала вокруг слабого рта. Зубы у него уже начали выпадать. Свенсон изменил направление движения и подошел к лежащему без чувств мужчине — на самом деле большому мальчику, — пощупал пульс на его шейной вене, неровный, несмотря на настойку опия, которую доктор влил ему в рот, и еще раз проклял свою неудачу. Странного вида рисунок, выжженный на коже принца вокруг глаз и на висках (не то чтобы ожог, даже не содранная кожа, скорее что-то вроде глубокой пигментации, если повезет, то временной), был издевательством над всеми предшествующими усилиями доктора Свенсона контролировать своего капризного подопечного.
Глядя вниз, он подавил возникшее у него было желание погасить сигарету о бледную кожу принца и упрекнул себя за неверно выбранную тактику, за глупую доверчивость и так дорого ему обошедшуюся почтительность. Он сосредоточился почти целиком на принце и практически не уделял внимания этим новым фигурам вокруг него — женщинам, дипломатам, офицерам, высокопоставленным дармоедам, — не задумываясь о том, что ему придется под дулом пистолета вырывать принца из их рук. Он едва их знал. Все это было делом Флаусса, посланника… который либо совершил трагическую ошибку, либо… не совершил. Свенсону нужно было доложить Флауссу о состоянии здоровья принца, но он знал, что должен использовать разговор с Флауссом, дабы решить — в самом ли деле в дипломатическом представительстве у него нет союзников? Он увидел, что его шинель висит на столбике кровати, и набросил ее себе на руку — она была тяжелее, чем обычно, из-за пистолета в кармане. Он оглядел комнату и не увидел ничего опасного на тот случай, если принц проснется в его отсутствие, потом отодвинул щеколду и вышел в коридор. У двери стоял солдат в черном, он застыл по стойке «смирно», держа карабин у ноги. Доктор Свенсон запер дверь большим ключом, который затем снова спрятал в кармане своего пальто. Солдат не шелохнулся, пока доктор шел по коридору, впрочем, доктор, потеряв его из вида, тут же о нем забыл. Он привык к этим солдатам и их железной дисциплине — все вопросы, которые у него были, следовало задать их офицеру, который все еще необъяснимым образом отсутствовал. Свенсон дошел до конца коридора и, остановившись на площадке, заглянул через перила в холл тремя этажами ниже. Сверху ему были видны черные и белые, как на шахматной доске, клетки мраморного пола, над которым висела хрустальная люстра. У Свенсона, боявшегося высоты, от одного вида проходящей прямо перед ним тяжелой цепи, на которой висела люстра, все поплыло перед глазами. Он поднял голову, посмотрел туда, где цепь была вделана в потолок над площадкой четвертого этажа (он сделал это вопреки своей воле, как последний идиот), и ощутил изрядное головокружение. Тогда он отошел от перил и поднялся этажом выше, стараясь держаться поближе к стене и вперив глаза в ступеньки. Он продолжал смотреть на свои ноги, проходя мимо охранников на площадке и перед дверью посланника. Гримаса пробежала по его лицу, он расправил плечи и постучал, а потом, не дождавшись ответа, вошел.
* * *
Когда Свенсон вместе с принцем вернулся из института, Флаусс отсутствовал, и никто не знал, где он. Минут сорок спустя посланник ворвался в комнату принца (доктор в это время как раз безуспешно пытался вывести из организма пациента попавший туда яд) и безапелляционно заявил, чтобы доктор Свенсон думал, мол, что делает. Прежде чем Свенсон успел ответить, Флаусс увидел револьвер на приставном столике, потом отметины на лице Карла-Хорста и начал кричать. Свенсон повернулся, увидел, что посланник побледнел (от гнева или испуга — этого он не мог сказать), и, окончательно потеряв терпение, грубо выставил Флаусса за дверь. Теперь, входя в кабинет, он остро чувствовал, что почти ничего не знает о Конраде Флауссе. Аристократ, имевший космополитические убеждения, получил юридическое образование, в университете познакомился с родственником правящей семьи. Этого было достаточно, чтобы возглавить дипломатическую миссию, сопровождавшую принца, который отправлялся на обручение с будущей невестой; если же в результате брака возникнет постоянное посольство, на что все надеялись, то и для того, чтобы стать первым полномочным послом герцогства. Для Флаусса Свенсон был хранителем семьи, нянькой и горничной в одном лице, по существу человеком незаменимым. Такое к нему отношение обычно устраивало доктора, поскольку позволяло избежать многих хлопот. Но теперь, однако, он должен был потребовать объяснения.
