Принц Сандорин прискакал на коне огненной масти, раньше у него был другой, весь полыхает довольством, его лорды не нахвалятся удачным походом, кое-кто даже отыскал, что взять в качестве добычи, но не столько из-за ценности, а как доказательство участия в жарких боях вдали от родного Вендовера.
Узнав о предстоящем судилище, прибыли любопытствующие Сулливан, Клемент и Мидль, последним примчался запыхавшийся Палант, только Макс предпочел остаться со своими воинами и устроить разбор, кто как действовал и где что нужно улучшить.
Клавеля привели в стальных браслетах на руках, скрепленных короткой цепью. Он смотрел, как затравленный зверь, но старался задирать голову и выпячивать нижнюю челюсть, чтобы выглядеть надменным и вызывающим.
Я сказал с холодным беспристрастием:
— Как вы и настаивали, курпринц, я пригласил на разбор вашего дела принца Сандорина. К моему удивлению, он оказался настоящим законником, помнит все акты, указы и постановления насчет наказания изменившим королю и короне.
Сандорин сказал с негодованием:
— Ваше высочество, это недопустимо!.. С особой такого высокого ранга нельзя так поступать!.. Это же принц, а кроме того, как я убедился, он наследник короны, в этом случае вступают в действие совсем другие законы и правила!
Я вздохнул, а принц Клавель заметно приободрился и гордо вскинул голову.
— И что, — спросил я, — за особенности?
Сандорин пояснил с глубочайшим чувством достоинства, ясно осознавая свое превосходство надо мною, неучем, который не учил годами юриспруденцию и дипломатию:
— Это простолюдинов можно вешать тут же на дереве, а уже дворянам надлежит отсекать головы! Если же дело касается особ королевской крови, то им надлежит отсекать позолоченным мечом, но не на плахе, как всем лордам, а стоящим на коленях и с Библией в руках.
— Ну, — пробормотал я кисло, — ритуал хоть и усложненный, однако же конец один, так что особенных возражений с моей стороны не будет…
Он покачал головой.
— Ваше высочество, это не все.
— А что еще?
— Такая казнь применяется, — пояснил он, — только в случае, скажем, гражданской войны за трон или каких-то подобных деяний. Но если особа королевской крови вступает в сговор с чужестранцами с целью свержения законной власти короля, это рассматривается как государственная измена!
— Гм, — сказал я, — вообще-то я понимаю, гражданская — это когда драка между своими…
— Совершенно верно, ваше высочество!
— В худшем случае, — сказал я, — династия разве что может поменяться, но для королевства это как бы и незаметно? Но если призвать чужака… гм… то и королевство можно ликвидировать.
— Да, — подтвердил Сандорин, — измена своему королю в пользу чужого — это гораздо хуже простого мятежа!
Я поинтересовался:
— А какое наказание в этом случае?
Сандорин коротко взглянул на принца Клавеля. Тот начал медленно и страшно бледнеть, а я подумал, что наследника престола Бриттии учили по тем же книгам, что и наследника престола Вендовера.
Принц Сандорин посмотрел на меня с немалым изумлением.
— Ваше высочество…
— Что не так? — спросил я сварливо.
— Вы не знаете?
— Я много не знаю, — ответил я благочестиво, — потому что я христианин, а христианин должен верить, а знать необязательно. А вы… выходит, знаете много?
Последнее я произнес с угрожающим подтекстом, и он сказал поспешно:
— Нет-нет, я знаю еще меньше вас, но это пришлось выучить еще в детстве!.. Увы, ваше высочество, законодательством любого королевства предусмотрена за измену в пользу иностранной державы обязательность четвертования.
Альбрехт время от времени поглядывал на смертельно взбледнувшего принца Клавеля, вздохнул с сочувствием.
— Ваше высочество, а если… ну, в связи с законом военного времени просто махнуть рукой на тонкости процедур?
— Повесить? — спросил я.
— Проще отрубить голову, — посоветовал он. — А то веревку нужно искать обязательно шелковую… Да и достойнее для члена королевской семьи, хоть и запятнавшего… гм.
Я взглядом указал на Сандорина, тот раздулся от негодования и сказал весьма резко:
— Никакие законы военного времени не в состоянии отменять или как-то изменять чрезвычайные приговоры о государственной измене! Вы должны это знать, граф, по вашему виду вы кажетесь человеком достаточно образованным, вон какой у вас плащ!
— Гм, — сказал Альбрехт задумчиво.
— Для преступлений такого ранга, — сказал Сандорин твердо, — предусмотрено четвертование на городской площади перед большим стечением народа с обязательным троекратным повешением, но не до самой смерти, а потом раздавливание клещами и отрезание…
— Чего, — спросил Альбрехт с недоверием, — гениталий?
Сандорин сказал уверенно:
— Мошонки, граф!
— Что? — переспросил Альбрехт.
— Мошонки, — повторил Сандорин. — Только мошонки. Так сказано в законе.
— Там так и сказано? — поинтересовался я в недоверии. — Что, гениталии не трогать?
Сандорин развел руками.
— Нет, там сказано только, что надлежит клещами медленно раздавить, а потом и отрезать мошонку, затем вспороть живот и достать внутренности, чтобы все сжечь тут же рядом с казнимым на жаровне. Дабы он видел и вдыхал смрад своих предательских внутренностей.
— Ага, — сказал я, — если ничего уточняющего не сказано, то пусть срезают все под корень!.. Мы что, крючкотворцы? А потом что?.. Ах да, ломом перебить руки и ноги, раздробить все суставы… Или это сперва? До чего же сложная штука юриспруденция…
Курпринц Клавель стоит настолько бледный и с закатывающимися глазами, что оба стража придвинулись к нему, готовые в любой момент подхватить, если сомлеет и рухнет.
— Хорошо, — сказал я наконец, — закон есть закон, кто мы перед ним? Нужно повиноваться.
Сандорин сказал гордо:
— Вот-вот! Закон должен быть выше даже королей!
— Золотые слова, — сказал и посмотрел на принца с подлинным уважением. — Даже выше королей… А как насчет императоров?
Он подумал, вздохнул.
— До императоров я не дочитал, отец отправил меня с войском к вам.
Я оглядел всех, развел руками.
— Не хочется, но надо давить клещами, а потом отрезать мошонку, все равно она уже ни к чему не будет годная. Ну а если честно, какая вам, принц, разница: давить или не давить? Все равно уже пользоваться не придется…
У него начали закатываться глаза, он дрожал всем телом, но все еще держался на ногах, цепляясь за самолюбие высокородного человека.
