— Но мы не другие, граф, — сказал я. — И вы это понимаете.
Он медленно наклонил голову, не сводя с меня внимательного взгляда.
— Почти понимаю… хотя вижу такие бездны, что даже меня бросает в дрожь. На казни присутствовать будете?
— Надо, — ответил я, — хотя вообще-то не люблю этих слишком откровенных зрелищ, хотя не отрицаю их высокое нравственно-воспитательное значение в деле следования верности библейским заповедям и выросшим из них гражданскому и уголовному кодексам.
— Тогда будем все, — сказал он. — Надо так надо.
На улице недалеко от городских ворот догнали едущего верхом на муле епископа Геллерия в желтом с золотом епископском одеянии. За ним молодой священник аскетичного сложения тоже на муле, хотя им можно вроде бы и на конях, хотя не уверен, у всех монастырей свои уставы.
— Ваше преосвященство, — сказал я, когда поравнялся с епископом, — вы уже благословили жителей города… или полагаете, что его лучше, как Содом и Гоморру?
Он поморщился, не нравится слишком развязный тон, о делах Господа надлежит упоминать с большим почтением, перекрестил меня, глядя снизу вверх, и ответил с некоторой суровостью, что так идет к его строгому и нелюдимому облику:
— Господь пощадил бы те города, если бы Авраам отыскал там пятьдесят праведников. Это говорит о милосердии Господа, готового пощадить всех остальных грешников… Потому церковь помнит о необходимости милосердия…
— Я тоже помню, — согласился я. — Вот только применить пока не удается, везде грешники!
Он остро взглянул на меня.
— А ты, сын мой?
— Грешен, — сказал я чистосердечно. — Вместо того, чтобы денно и нощно о народе и его благополучии, иной раз ловлю себя на мыслях о бабах, а то и вообще вижу сладостные картинки, как кому-то с наслаждением да так здорово бью морду!
— Денно и нощно нужно о Боге, — сказал он наставительно, но тут же уточнил, — правда, Церковь говорит, что правителю надлежит о народе, это и есть выполнять волю Господа нашего.
— Церковь создана людьми, — сказал я со вздохом. — И правила писали для нее люди.
Он насторожился, а монах за его спиной даже подался всем корпусом вперед, стараясь не пропустить ни слова. На улице, по которой едем, народ то и дело бросается к епископу, прося благословения, он осеняет их крестным знамением, дает поцеловать руку, но мою реплику не забыл и, как только чуть освободился, повернулся всем корпусом и посмотрел снизу вверх.
— Сын мой, — спросил он с подозрением, — что ты имеешь в виду?
— Церковь выполняет волю Господа, — пояснил я, — сама служит ему и старается весь мир сделать таким, каким хочет видеть Господь… не так ли?
Он чуть наклонил голову.
— Это бесспорно.
Я продолжил осторожненько:
— Но иногда мне кажется, не все Церковь поняла в точности. Или со временем исказился смысл.
Он заметно выпрямился, лицо стало строгим и неприязненным.
— Поясни слова свои, сын мой.
— Мунтвиг, — сказал я, — сделал ставку на нерушимость апостольских заповедей. Как сказали апостолы, так и должно быть в абсолютной точности, а шаг вправо или шаг влево — попытка к бегству к Сатане. Но Господь наверняка желал, чтобы мы развивались, а для этого должна развиваться и Церковь.
Он проговорил настороженно:
— Но ее развитие определяет сама Церковь, если я правильно понял твою мысль, сын мой, а не всякие там ереси.
— Апостол Павел, — возразил я, — создатель христианства, сказал прямо, что «надлежит быть ересям», ибо христианство, единое по корню и духу, на человеческом уровне должно быть многообразно!
— Это многообразие может определять только Церковь! — заметил он строго.
— Согласен, — ответил я. — Согласен!
Он кивнул, вроде бы удовлетворен, но поглядывает с недоверием, ибо если он имеет в виду под Церковью папу римского, ну пусть еще и конклав его кардиналов, то я понимаю вообще всех священников, где есть место и Мартину Лютеру.
Реформация Церкви, мелькнула мысль, в здоровом обществе не прекращается никогда. Мунтвиг ошибся, пытаясь вернуть Церковь к ее истокам, ее чистоте и незапятнанности. Точно так же крупно ошибся Иисус, когда врывался в синагоги и переворачивал там лавки менял, лупил веревками торговцев и кричал, что пришел не нарушать закон, а исполнить, пытаясь вернуть веру отцов к ее истокам, к ее чистоте и примитивизму.
Правильнее поступил Павел, который ничего не стал ломать и отрицать, а попросту творчески развил еретические воззрения Христа, создал надстройку над старым фундаментом и объявил эту ересь новым учением под названием «христианство»…
Мы проехали к центру, а там среди народа, что просит у епископа благословления, к нам протиснулся дюжий мужик с толстыми руками и корявыми пальцами. По виду каменщик.
— Ваше преосвященство! — взмолился он отчаянным голосом. — Благословите и отпустите мои грехи!
Геллерий произнес с подозрением:
— А часто ли ты бываешь в церкви, сын мой?
Каменщик ответил с тяжким и таким же отчаянным вздохом:
— Ваше преосвященство, у меня всегда столько работы, что ну никак не могу выкроить времени для посещения церкви! Хорошо, если удается забежать ненадолго раз в месяц, а чаще, уж простите, так и вовсе…
Епископ сказал сурово:
— Сын мой, ты должен духовные нужды и запросы ставить выше мирских дел! Душа вечна, ее вложил в человека сам Господь, а тело — тлен. Оно скоро, как ты знаешь, снова превратится в глину, из которой было изготовлено столь умело.
Каменщик испуганно и покаянно опустил голову. Я поинтересовался:
— Но ты хочешь пойти в церковь?
— Да, — ответил он с жаром, — однако у меня большая семья, восемь детей, всех надо кормить, я не успеваю…
— Ты можешь, — сказал я веско, — говорить с Богом прямо на работе. Это кощунство и ересь полагать, что Господь стал туг на ухо и слышит нас только в церкви. Он слышит даже журчание подземных вод, шелест сяжек муравья, щелканье мандибул кузнечика, а твои слова, обращенные к нему, услышит в любом случае.
Геллерий нахмурился, а мужик воскликнул пламенно:
— Спасибо, ваше высочество! Спасибо!
— Он слышит даже то, — напомнил я, — о чем думаешь. Потому не греши даже в мыслях!
Он торопливо попятился, часто и низко кланяясь, весь полный благодарности так, что вокруг него вот-вот расцветут цветы, если их, конечно, посадил бы кто и поливал.
Епископ посмотрел на меня с растущим подозрением.
— Сэр Ричард, это мне показалось, или вы в последнее время все чаше сомневаетесь…
— Ваше преосвященство?
