— Ваше высочество, — сказал он вздрагивающим голосом, — вы не видите в случившемся перст Господа?
— Именно, — согласился я. — Королю я уже сказал, что сам Господь разрубил этот гордиев узел. А вас что-то тревожит?
Он вздохнул.
— Да, тревожит. Точнее, смущает. Самоубийца… гм… это же…
Я сказал резко:
— Совершить самоубийство — это нарушить правила вежливости, явившись к Господу без приглашения.
Он проговорил медленно и с явным трудом:
— Вы совершенно правы, ваше высочество, самоубийство — тяжкий грех… Господь дает жизнь, только он и может ее забрать взад. Потому курпринц… э-э, принц будет наказан по всей строгости Божьей заповеди. Однако я в великом сомнении… очень давно меня не раздирали вот такие противоречивые чувства…
— Ваше преосвященство? — спросил я.
— Он совершил самоубийство, — проговорил епископ, все так же тщательно подбирая слова и выстраивая их, — но тем самым избег греха отцеубийства… Не знаю, покроет ли это… гм… или насколько покроет…
— Смягчит?
— Да-да, — согласился он, — насколько смягчит приговор. И хотя самоубийство — страшный грех, но, надеюсь, Господь проявит милосердие к этой заблудшей душе… Я бы проявил.
Я с иронией посмотрел на рефлектирующего епископа.
— Великий богослов Нильс Бор как-то обронил на такое… гм, что не наше дело предписывать Богу, как ему следует управлять этим миром.
Он тяжко вздохнул и перекрестился.
— Да, конечно. Но если исходить из того, что мы по образу и подобию, то наши мысли должны быть в чем-то сходны.
— Не мысли, — возразил я, — а нравственные взгляды. А мысли… Сегодня одни, завтра другие… На мысли Сатана влияет больше, чем Господь.
Он снова перекрестился.
— Не убоимся Зла.
— И дадим сдачи, — согласился я. — Говорю, как крестоносец. Но вас, как я понял, смущает и чисто земной аксепт?
— Да, — сказал он сокрушенно. — Самоубийц хоронят за оградой кладбища, вместе с ворами и грабителями. Но он спас родителя…
Я сказал нетерпеливо:
— Соберите консилиум священников. Во-первых, решение будет более взвешенным. Во-вторых, вы разделите ответственность за решение, каким бы оно ни было, с другими.
Он посмотрел на меня чуточку удивленно.
— А знаете, сын мой, это мысль… Насчет ответственности зря, я ее не страшусь, к тому же от Господа все равно не укрыться, будь это дело или только мысль, однако одна голова хорошо, а дюжина — все же лучше…
— Что Верховный Суд Лордов? — прервал я. — Простите, но время не терпит…
— Раз уж все собрались, — сказал он, — то дело об измене королевы решили не откладывать. Сейчас совещаются за закрытыми дверями, но обещали решение вынести сегодня.
— Надеюсь, — сказал я угрюмо, — они вынесут верное решение.
Он перекрестился.
— Господи, спаси ее душу!
— Она ее сама погубила, — возразил я.
Глава 14
К вечеру торжественно огласили решение суда. Королева Сабриния за попытку отравить короля приговорена к смертной казни. По просьбе короля четвертование заменили усекновением головы, причем королева не должна класть ее на плаху, а просто опустится на колени, а палач сделает все остальное.
Кто-то выразил сожаление насчет строгости приговора, дескать, можно бы отправить в монастырь без права покидать его стены, но я сказал, что в моем срединном один великий король казнил троих своих жен лишь за то, что те посмели слишком уж увлечься молодыми рыцарями, и у нас это все сочли правильным и справедливым.
Король тоже вступился за королеву и просил смертную казнь заменить заточением в отдаленном монастыре. Верховный Суд начал было колебаться с решением, но я поспешил выступить с заявлением, что Суд Лордов — глас народа, всего королевства, его земель и всех тварей, обитающих в нем, потому даже король должен повиноваться этой высшей власти, выше которой только сам Бог!
На меня смотрели так, что я понял: мои позиции здесь нерушимы, как камни Большого Хребта. Кроме короля, Линнетты и Глена, что отныне никогда не забудут того, что я для них сделал, еще и лорды преисполнены благодарности за такую высокую оценку их деятельности.
Зайчик во дворе в нетерпении переступает с ноги на ногу, Бобик носится то во дворец, то снова к арбогастру — а то вдруг уеду без него.
Я подозвал одного из наших, что сопровождал плененного принца:
— Быстро позови Коллинса и Эрлбаха!
— Уже бегу, — ответил он четко.
Оба сотника примчались бегом, уже в походном снаряжении, преклонили колена и подняли головы, ожидая распоряжений.
— Ваше высочество!
— Увы, — сказал я, — возвращение откладывается, друзья мои. Встаньте и слушайте, не пропуская ни слова.
Они поднялись, очень серьезные и внимательные, я именно таких серьезных и ответственных и послал отвезти принца в Квинтелард, мало ли что могло случиться в дороге, оба могут принимать правильные решения самостоятельно.
— Первое, — сказал я, — проведете аресты. Ваши обе сотни пока остаются здесь, распоряжайтесь ими умело. Глен даст вам список. Оба временно назначаетесь начальниками дворцовой стражи, сенешалями и всем-всем, что требует тревожная обстановка. Распределите своих людей по ключевым местам. Я не ожидаю переворота, но всякие провокации… пресекать нужно. Заранее. Пока те даже не догадались, что они и есть будущие провокаторы и разжигатели.
Эрлбах спросил тихо:
— И… надолго это?
— Когда закончите успешно, — ответил я, — а вы должны закончить успешно, и вернетесь с благодарностью от короля, вас ждет повышение по службе!.. И, возможно, титулы… Эй, подать коня!
Зайчик не стал ждать, когда его подадут, возможно, подумал, что подадут на блюде в жареном виде и с кокетливым цветочком в пасти, подбежал сам и с готовностью подставил бок с позвякивающим стременем.
Я поднялся солидно, неспешно, каждым движением олицетворяя уверенность в правоте и незыблемости нашего дела. Бобик подпрыгнул и ринулся в сторону ворот, а там едва не вышиб их, требуя, чтобы отворили немедленно.
Воины постучали рукоятями мечей в щиты, прощаясь, я повернул арбогастра, но за спиной раздался торопливый вопль:
— Ваше высочество!.. Ваше высочество!
Я придержал Зайчика, из распахнутых дверей дворца выбежал со всех ног Глен Вудруф, уже в мантии королевского секретаря и с золотой цепью на груди.
Он сбежал по ступенькам и ухватил меня за сапог в стремени с таким решительным видом, будто выдернет и швырнет о стену, если попытаюсь ускакать.
— Глен? — спросил я.
