Когда я показала набор маме, она улыбнулась.
– Иногда нам нужна мелочь, о которой мы не могли и подумать, – сказала она. – Сестра Баркен проявила мудрость. Даже в печали надо сохранять красоту. Она права, Ронни. Ты не должна искать во всем смысл. Твоя задача – молиться и молиться, чтобы облегчить страдание, чтобы оно быстрее уступило место печали, – она важнее. Я думаю, что поддержка других поможет нам прийти в себя.
В спальню зашел папа.
– Я молюсь о том, чтобы люди не воспринимали нас как несчастных жертв, – произнес он. – Может, нам стоит уехать, Кресси? Уехать отсюда.
– Но, Лондон, мы не можем уехать от себя. Здесь могилы наших девочек. Здесь наш дом. Посмотри, какой подарок приготовила для Ронни сестра Баркен. Я думаю, что мы должны остаться здесь и продолжать служить Отцу Небесному.
– Я все понимаю, – согласился папа. – Но меня не оставляет беспокойство.
– Ты всегда таким был, – сказала мама и отвернулась.
На следующей неделе папа взял меня с собой в храм в Седар-Сити, чтобы окрестить Рейфа. Я думаю, что он так спешил, потому что хотел провести время в храме, где ощущал душевный покой. День был теплым. Папа остановился у закусочной, мы заказали молочные коктейли, потом присели на скамейку, и я дала Рейфу бутылочку.
– Ронни, – сказал папа, – если бы Беки и Рути надо было окрестить, я бы хотел, чтобы это сделала ты.
Он обнял меня.
– Я уверен, что они одобрили бы это.
– Спасибо, папа.
– Ты была так напугана. Я видел твои страдания, но не знал, что сказать. Меня не было в твоей жизни.
– Все нормально, – сказала я.
– Нет, это не нормально, – возразил он. – Ребенок должен знать, что родители ведут его по жизни, но я сам не видел света.
Однажды мама попросила нас нарисовать картину – о том, как мы видим нашу жизнь. Девочки нарисовали деревья и круги, но я отнеслась к этому заданию со всей серьезностью. Я изобразила церковь, магазин, дорогу в школьный спортивный зал, горы, куда я отправлялась верхом на Руби, нарисовала и свою комнату, даже свой письменный стол. Но если бы сейчас я сравнила мою новую картину со старой, то увидела бы пустой треугольник, где углами служат дом, церковь и сарай. Все это выглядело так, будто мой старый мир исчез. Скотт Эрли забрал не только жизни Беки и Рути, но и наши жизни тоже. Мой папа, которому едва исполнилось сорок, выглядел глубоким стариком. Он тяжело опустил голову на руки, а его коктейль расплескался.
Я посмотрела на него и не стала говорить, что они с мамой забыли о моем тринадцатом дне рождения.
Глава восьмая
Суда не было. Скотт Эрли написал полное признание и со временем сделал некоторые добавления.
Не было нужды ни в каком процессе, требовалось только решение судьи.
Однако расследование проводилось. Несколько раз к нам приезжал шериф. Вообще-то он был довольно приятным человеком. Со мной и с моими родителями беседовали психиатры и другие врачи, выступавшие как на стороне защиты, так и на стороне обвинения. Они спрашивали, проявлял ли Скотт Эрли признаки раскаяния, как он ходил, как держался. Я сказала им, что Скотт Эрли ходил, обхватив голову руками, и стонал. Вот и все. После того как его тщательно обследовали, даже сделали томографию мозга, выяснилось, что Скотт Эрли физически здоров.
Мы ждали решения судьи. Проходили дни, которые перерастали в недели.
Это было похоже на бесконечное черно-белое кино. Я жила от утра до вечера, пытаясь сохранить ясность рассудка. Потом отправилась вместе с Эмори на выступление Клэр. Я установила вентилятор в своей комнате, чтобы не просыпаться среди ночи мокрой от пота, потому что мне не помогал даже кондиционер. Я начала совершать пробежки от дома до церкви, а затем спускалась по холму к дому Сассинелли и поднималась обратно. Мне хотелось быть в хорошей форме. Нет, мне хотелось отвлечься. Однако ничего не помогало. Ничего не приносило даже малейшего удовлетворения. Я всегда хотела быть стройной, как Клэр, и теперь добилась этого, но все равно была недовольна, потому что ушивать брюки в талии оказалось непосильным делом. Уроки не радовали меня, все, что раньше приносило удовольствие, теперь стало рутиной. Наши семейные вечера были ужасными, ведь на них не было моих сестер. К нам заезжали родственники и некоторые покупатели маминых работ. Я видела ужас на их лицах, когда красавица Крессида Свои появлялась перед ними в грязной полосатой рубашке, испачканной овсяной кашей, и в брюках моего отца на три размера больше, чем нужно. Мне было больно и грустно смотреть на нее, но реакция людей приводила меня в оцепенение. Я надеялась, что вид мамы отпугнет их и заставит держаться подальше от нашего дома. Так и случилось. Траур есть траур.
Сассинелли остались на лето в своем доме в Кейп-Коде. Один Мико проводил здесь с друзьями лето – последнее перед поступлением в колледж. Большую часть времени он занимался кемпингом. Когда Мико был дома, я чаще обычного выгуливала Руби. Мико сидел на крыльце дома, без рубашки, в большой компании. Однажды они помахали мне, но Мико что-то сказал им, и они резко опустили руки. Наверное, он рассказал о том, что случилось с моими сестрами. Они повели себя как большинство людей, узнавших о нашем горе. Словно устыдились чего-то.
Спустя несколько дней после отъезда Мико позвонила миссис Сассинелли: женщина, убиравшая в их доме, уволилась, и она спрашивала меня, смогла бы я делать эту работу. Я убирала в доме Сассинелли, чтобы заработать денег. Конечно, я не испытывала особого удовольствия, когда стирала пыль с флорентийских ваз и керамических статуэток, изготовленных моей мамой, или вытирала рамы многочисленных картин, но в доме было тихо и просторно, и это казалось мне каким-то чудом. Закончив уборку, я бродила по дому. Мне казалось, что меня назначили смотрителем музея и за хорошо выполненную работу разрешили прикоснуться к драгоценному наследию. Как-то раз, начистив до блеска резные перила лестницы, я съехала по ним. В другой раз я надела меховое манто миссис Сассинелли и стала перед зеркалом, наслаждаясь мягкостью меха, как будто это был воздушный десерт. Я представляла себя богатой женщиной, у которой таких манто целых шесть. А однажды я включила динамики и слушала Вивальди. Когда я начала танцевать в просторном холле, солнечный свет, пробивавшийся сквозь стекло, превращал мой наряд в красочный костюм Арлекино. В доме Сассинелли было прохладно, намного прохладнее, чем в нашем доме, даже с включенным кондиционером. Я всегда находила себе дело, чтобы задержаться подольше, выдраивая кухню до блеска. Чего мне хотелось больше всего, так это растянуться на широкой софе И гаснуть навсегда. Однажды так и случилось. Я чуть не потеряли дар речи от страха, когда вернулся Мико с друзьями и начал тарабанить в дверь. Выйдя на яркое полуденное солнце, я с облегчением услышала, что Мико ограничился коротким объяснением, сказав, что я «просто девчонка из дома неподалеку».
Серена написала мне, чтобы узнать, не хотела бы я к ним приехать, они могли бы даже выслать мне билет. Мне очень хотелось поехать, и родители поддержали эту идею, ведь я никогда не видела океана, но я отказалась, поскольку морально не была готова проводить время в компании. Я написала в ответ, что надеюсь снова получить приглашение, например, следующим летом, – тогда я точно приеду, а сейчас я нужна дома.
