— Так я могу взять перышко?
У Тиана возникла мысль не отдавать перышко, но какой в этом
был смысл? Он сказал все, что мог. Сделал все, что в его силах. Может, ему и
Залии собрать пожитки и с детьми двинуться на запад, к Срединному миру?
Все-таки до прихода Волков, если верить Энди, почти тридцать дней. А за
тридцать дней уйти можно далеко.
Он передал перышко.
— Мы все глубоко ценим жар души молодого сэя Джеффордса и,
разумеется, никто не сомневается в его личной храбрости, — заговорил Джордж
Телфорд, прижимая перышко к левой половине груди, над сердцем. Оглядывал
аудиторию, стараясь встретиться взглядом, дружеским взглядом, с каждым. — Но мы
должны думать о детях, которые останутся, так же, как и о тех, которых заберут,
не так ли? Другими словами, мы должны защищать всех детей, будь то двойни,
тройни или одиночки, как Аарон сэя Джеффордса.
Тут Телфорд повернулся к Тиану.
— Что ты скажешь своим детям, когда Волки застрелят их мать
и, возможно, подпалят прадедушку своими лучевыми трубками? Как ты объяснишь их
крики, чтобы успокоить детей? Как заткнешь нос, чтобы они не чувствовали запаха
горящей кожи и горящих посевов? И это ты называешь спасением душ? Или ядровой
древесины какого-то выдуманного тобой дерева?
Он замолчал, давая Тиану шанс ответить, но Тиан не знал, что
сказать. Он понимал, что Телфорд переломил ситуацию… и чувствовал, что Телфорд
ему не по зубам. Сладкоголосый сукин сын Телфорд, возраст которого позволял не
беспокоиться о том, что Волки на своих серых конях прискачут к его дому.
Телфорд кивнул, как бы показывая, что ничего другого, кроме
молчания, он от Тиана не ожидал, и вновь повернулся к скамьям.
— Когда Волки приходят, они приходят с оружием, стреляющим
огнем, лучевыми трубками, вы знаете, и винтовками, и летающими металлическими
штуковинами. Забыл, как они называются…
— Жужжащие шары, — подсказал один.
— Стрекотуны, — крикнул второй.
— Лопастники, — добавил третий.
Телфорд кивнул и мягко улыбнулся. Учитель, хвалящий хороших
учеников.
— Как их ни назови, они летают по воздуху, выискивая цель, а
когда садятся, выпускают из себя вращающиеся лопасти, острые, как бритва. В
пять секунд они могут разрубить человека, от головы до пальцев ног, оставив от
него лишь круг крови и волос. Можете не сомневаться, я говорю правду, потому
что видел такое своими глазами.
«Слушайте его, слушайте его внимательно!» — закричали со
скамей. Глаза мужчин округлились от испуга.
— Волки и сами страшные, — Телфорд плавно переходил от одной
жуткой истории, какие рассказывают у костра, к другой. — Выглядят они, как
люди, но на самом деле они нелюди, огромные и ужасные. А те, кому они служат в
Тандерклепе, еще страшнее. Вампиры, как я слышал. С телом человека и головами
птиц и животных. Ходячие трупы. Воины Красного Глаза.
Мужчины зашушукались. Даже Тиан почувствовал, как холодок
пробежал у него по спине при упоминании Глаза.
— Волков я видел сам, об остальном мне только говорили, —
продолжал Телфорд. — И пусть я не верю всему, многому я верю. Но оставим в
стороне Тандерклеп и тех, кто живет там. Давайте ограничимся Волками. Волки —
наша проблема, и проблема серьезная. Особенно, когда они приходят, вооруженные
до зубов! — он покачал головой, мрачно улыбнулся. — Так что же нам делать?
Может, нам удастся посшибать их с коней нашими вилами и мотыгами, сэй
Джеффордс? Ты думаешь, удастся?
Презрительный смех поддержал его слова.
— У нас нет оружия, чтобы сражаться с ними, — теперь Телфорд
говорил сухо, по-деловому, как человек, подводящий итог. — Даже если бы и было,
мы — ранчеры и фермеры, а не солдаты. Мы…
— Заканчивай со своими трусливыми речами, Телфорд. Тебе
должно быть стыдно за такие слова.
Многие ахнули, услышав столь резкую отповедь. Захрустели
кости, когда мужчины поворачивались, чтобы посмотреть, кто посмел ее
произнести. И увидели, как с одной из задних скамей медленно поднимается тот,
кто пришел последним, седоволосый мужчина в черном плаще с воротником-стойкой.
В свете керосиновых ламп на его лбу ярко выделялся шрам в форме креста.
Старик.
Телфорд достаточно быстро пришел в себя, но, когда
заговорил, по голосу чувствовалось, что он окончательно не оправился от столь
вопиющего нарушения традиции.
— Извини, отец Каллагэн, но перышко у меня…
— К черту твое божественное перышко и к черту твои трусливые
советы, — отрезал Пер Каллагэн. Прошел по проходу на плохо гнущихся ногах,
сказывался артрит. Не такой старый, как старейшина Мэнни, гораздо моложе
дедушки Тиана (который заявлял, что старше его никого нет от Кальи Локвуд до
самого юга), и, однако, он казался старше их обоих. Старше вечности. За это
говорили и его глаза, смотревшие на мир из-под шрама на лбу (Залия утверждала,
что он сам вырезал этот крест), в которых читалась мудрость веков, и, даже в
большей степени, его голос. Хотя он прожил в Калье достаточно долго, чтобы
построить церковь своему странному Человеку-Иисусу и обратить в свою веру
половину жителей, даже незнакомец никогда бы не принял Пера Каллагэна за
местного. Его инородность проявлялась и в произношении, и во многих словах,
которые до него в Калье никто не слышал («уличный жаргон», как он их называл),
а знакомые слова обретали в его устах новый смысл. Не вызывало никаких
сомнений, он пришел из одного из других миров, о существовании которых
постоянно твердили Мэнни, пусть сам никогда об этом не рассказывал, а Калья
Брин Стерджис давно уже стала ему домом. И безоговорочное уважение, которым он
пользовался, давало ему полное право говорить, когда у него возникало такое
желание. И едва ли кто мог оспорить это право, с перышком или без.
Пусть и моложе дедушки Тиана, Каллагэн все равно был
Стариком.
4
А теперь он смотрел на мужчин Кальи Брин Стерджис, не
удостоив Джорджа Телфорда и взгляда. Перышко поникло в руке Телфорда. Он сел на
скамью первого ряда, не отдав его ни Старику, ни Тиану.
Каллагэн начал с одного из жаргонных выражений, но перед ним
сидели фермеры, так что объяснений не требовалось.
— Это все куриное дерьмо.
Он вновь оглядел сидящих перед ним. Многие не решились
встретиться с ним взглядом. А мгновение спустя даже Эйзенхарт и Адамс опустили
глаза. Оуверхолсер не опустил, но под тяжелым взглядом Старика ранчер как-то
сжался, словно чувствуя за собой вину.
— Куриное дерьмо, — повторил человек в черном плаще, чеканя
каждый слог. Маленький золотой крестик блестел у него под воротником. На лбу
второй крест (Залия верила, что он вырезал его сам, искупая какой-то страшный
грех) в свете керосиновых ламп выглядел, как клеймо.
