— Добро пожаловать в палату 19, — хмыкнул Эдди.
— Не понял?
— Я только хотел сказать, что это чувство мне знакомо, Дон.
Нам всем знакомо. Продолжай.
— Я представился, спросил, могу ли войти в палату. И когда
спрашивал, думал о Барлоу, вампире. Думал: «В первый раз ты должен их
пригласить. Это потом они приходят и уходят, когда им вздумается». Она
ответила, что да, разумеется, я могу войти. Сказала, что прилетела из Чикаго,
чтобы побыть с ним в «его последние часы». Потом, приятным голосом добавила: «Я
сразу поняла, кто вы. По шраму на вашей руке. В своих письмах Роуэн писал, что
вы, по его глубокому убеждению, в другой жизни были священнослужителем. Он все
время говорил о другой жизни людей, имея в виду то время, когда они еще не
пили, не принимали наркотики, оставались в здравом уме. Этот в другой жизни был
плотником. Та — моделью. Насчет вас он не ошибся?» Все тем же приятным голосом.
Словно женщина, беседующая со случайным знакомым на коктейль-пати. А рядом на
кровати лежал Роуэн, с лицом, скрытом под бинтами. Будь он в солнцезащитных
очках, то выглядел бы точь-в-точь, как Клод Рейнс в «Человеке-невидимке».
Я вошел, сказал, что когда-то был священнослужителем, да, но
все это осталось в далеком прошлом. Она протянула руку. Я протянул руку. Потому
что, видите ли, подумал…
6
Он протягивает руку, потому что предполагает, что она хочет
ее пожать. Его вводит в заблуждение приятный голос. Он и представить себе не
может, что на самом деле Ровена Магрудер Роулингс поднимает руку, не
протягивает. Поначалу он даже не осознает, что ему влепили пощечину, да такую
крепкую, что в левом ухе звенит, а левый глаз слезится; ему кажется, что
ощущение тепла в левой щеке — аллергическая реакция, а может и результат
стрессового состояния. А потом Ровена надвигается на него, и по лицу катятся
слезы.
— Подойди и посмотри на него, — говорит она. — И знаешь, что
ты увидишь? Другую жизнь моего брата! Единственную, которая у него осталась!
Подойди поближе и посмотри внимательно. Они вырезали ему глаза, они вырезали
ему щеку, так что сквозь нее видны зубы! В полиции мне показывали фотографии.
Не хотели показывать, но я настояла. Они продырявили ему сердце, но, как я
понимаю, эту дыру врачи зашили. Подвела печень. Они продырявили и ее, и он
умирает.
— Мисс Магрудер, я…
— Я — миссис Роулингс, — сообщает она ему, — хотя это не
имеет ровным счетом никакого значения. Подойди. Приглядись. Посмотри, что вы с
ним сделали.
— Я был в Калифорнии… Прочитал в газете…
— Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Но ты —
единственный, до кого я могу добраться, ты понимаешь? Единственный из тех, кто
был близок к нему. Другой его приятель умер от болезни гомосексуалистов, а
остальных здесь нет. Они жрут халявную еду в его ночлежке или обсуждают то, что
произошло, на своих собраниях. Какие чувства вызывает у них случившееся. Что ж,
преподобный Каллагэн… или отец Каллагэн? Я видела, как ты перекрестился… Так
вот, позволь сказать тебе, что чувствую я. От всего этого я… в ЯРОСТИ, — она
по-прежнему говорит приятным голосом, но, когда он открывает рот, чтобы
ответить, прижимает палец к его губам с такой силой, что он сдается. Пусть
выговорится, почему нет? Прошли годы с тех пор, как он в последний раз слушал
исповедь, но некоторые навыки сохраняются на всю жизнь. Умеешь ты, к примеру,
кататься на велосипеде, так в любой момент сядешь и поедешь.
— Он с отличием окончил Нью-Йоркский университет. Ты это
знал? В 1949 г. занял второе место на поэтическом конкурсе, который ежегодно
проводит Белойтский колледж,
[45]
ты это знал? Студентом предпоследнего курса!
Он написал роман… прекрасный роман… до сих пор лежит у меня на чердаке, собирая
пыль.
Каллагэн чувствует, как теплая роса оседает на его лице.
— Я просила его… нет, умоляла… продолжать писать, а он
смеялся надо мной, говоря, что ничего у него не получится. «Пусть пишут
мейлеры, о’хары, ирвины шоу, те, кто умеет это делать, — заявил он мне. — Я же
намерен стать мистером Чипсом.
[46]
Буду сидеть в кабинете в башне из слоновой
кости и попыхивать трубочкой». Я бы против этого не возражала, но он принял
активное участие в работе общества «Анонимные алкоголики», а уж оттуда
оставался один шаг до управления ночлежкой. И общения со своими друзьями.
Такими, как ты.
Каллагэн изумлен. Он никогда не слышал чтобы слово «друзья»
произносилось с таким презрением.
— Но где они сейчас, когда он здесь и быстро идет ко дну? —
спрашивает его Ровена Магрудер Роулингс. — Г-м-м? Где все эти люди, о которых
он заботился, все эти репортеры, которые называли его гением? Где Джейн Поули?
Она брала у него интервью в телешоу «Сегодня», знаешь ли. Дважды! Где эта
гребаная мать Тереза? Он написал в одном из своих писем, что они называли ее
«маленькая святая» когда она приходила в «Дом». Что ж, сейчас ему бы не
помешала помощь святой, моему брату святая крайне необходима, пусть бы исцелила
его возложением рук, но где же она, черт бы ее побрал?
Слезы катятся по ее щекам. Грудь поднимается и опускается.
Она прекрасна и отвратительна. У Каллагэна она вызывает ассоциации с Шивой,
индийским богом-истребителем демонов, изображение которого он однажды видел.
«Рук, правда, маловато», — думает он, и с трудом подавляет желание
расхохотаться.
— Их здесь нет. Здесь только ты и я, так? И он? Он мог бы
получить Нобелевскую премию по литературе. Или тридцать лет ежегодно обучать по
четыреста студентов. Мог бы прикоснуться к двенадцати тысячам умов. А вместо
этого он лежит на больничной койке с изрезанным лицом, и им пришлось собирать
пожертвования в его гребаной ночлежки, чтобы оплатить его пребывание в
больнице, его гроб, его похороны.
Ровена смотрит на него, лицо искреннее и улыбающееся, щеки
блестят от слез, из носа висят сопли.
— В его предыдущей другой жизни, отец Каллагэн, он был
Уличным Ангелом. Но это его последняя другая жизнь. Роскошная жизнь, не так ли?
Я иду вниз, в кафетерий, выпить чашечку кофе и съесть пончик. Там я пробуду
минут десять. Этого времени вам вполне хватит для завершения вашего визита.
Окажите мне услугу, уйдите отсюда до моего возвращения. Меня тошнит от вас и
всех остальных его доброжелателей.
Она уходит. Ее низкие каблуки стучат в коридоре. И лишь
когда этот стук полностью перекрывает пиканье машин он понимает, что дрожит
всем телом. Он не думает, что это начало приступа белой горячки, но, видит Бог,
ощущения схожие.
