В тот самый момент все и происходит. Дальше по коридору
голос все бубнит фамилии: Спрэнг, Стивард, Судли. В этой камере мужчина,
лежащий на грязном полу в сером свети зари, наконец-то достигает дна, то есть,
по определению, того уровня, ниже которого спуск невозможен, если, конечно, не
брать лопату и не начинать копать.
Он лежит, смотрит прямо перед собой, параллельно полу, видит
пылинки и комья грязи, которые кажутся ему холмами. Он думает: «Что у нас
сейчас? Февраль? Февраль 1982 года? Что-то в этом роде. Ладно, вот что я тогда
говорю. Даю себе год на исправление. Год, чтобы доказать, что эти двое не зря
пошли на риск. Если у меня получится, живу дальше. Если буду пить и в феврале
1983 года, покончу с собой».
Крикун тем временем добрался до фамилии Таргенфилд.
13
Каллагэн замолчал. Пригубил кофе, скорчил гримасу и налил
себе сладкого сидра.
— Я знал, с чего начинается подъем. Видит Бог, достаточно
часто водил опустившихся на дно пьяниц на собрания «АА» в Ист-Сайде. Поэтому,
когда меня выпустили, я нашел отделение «АА» в Топике и начал каждый день
ходить на собрания. Вперед не смотрел, назад не оглядывался. «Прошлое —
история, будущее — тайна», — говорят они. Только на этот раз, вместо того,
чтобы сидеть в задних рядах и молчать, я заставлял себя выходить вперед и,
когда все представлялись, говорить: «Я — Дон К. и я не хочу больше пить». Я
хотел, каждый день хотел, но у «АА» есть изречения на все случаи жизни. По
этому поводу они говорят: «Притворяйся, пока не добьешься своего». И мало
помалу, я добился. Одним утром осенью 1982 года проснулся и понял, что выпить
мне не хочется. Отделался, можно сказать, от вредной привычки.
Я переехал. В первый год трезвости не рекомендуется что-то
резко менять в жизни, но однажды в парке Гейджа, точнее, в Рейнском розарии… —
он замолчал, глядя на них. — Что? Вы знаете, о чем я? Только не говорите мне,
что знаете Рейнский розарий!
— Мы там были, — ответила Сюзанна. — Видели детский поезд.
— Это потрясающе, — выдохнул Каллагэн.
— Это девятнадцать часов и поют птички, — сказал Эдди. Без
тени улыбки.
— Короче, в розарии я увидел первый постер. «НЕ ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ
КАЛЛАГЭНА, НАШЕГО ИРЛАНДСКОГО СЕТТЕРА. ШРАМ НА ЛАПЕ, ШРАМ НА ЛБУ. ЩЕДРОЕ
ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ». И так далее, и так далее. Наконец-то они правильно написали
мою фамилию. Вот я и решил, что пора сматываться. Поехал в Детройт, там нашел
ночлежку, которая называлась «Лайтхауз». Для алкоголиков. Тот же «Дом», только
без Роуэна Мадругера. Они делали много хорошего, но едва сводили концы с
концами. Я стал им помогать. Работал там и в декабре 1983 года, когда это
случилось.
— Что случилось? — спросила Сюзанна.
Ответил ей Джейк Чеймберз. Он знал, единственный из них
всех, кто мог знать. В конце концов, то же самое случилось и с ним.
— Именно тогда ты и умер.
— Да, совершенно верно, — удивления Каллагэн не выказал.
Словно они обсуждали урожайность риса или возможность работы Энди на ан-томной
энергии. — Именно тогда я и умер. Роланд, тебя не затруднит скрутить для меня
самокрутку? Мне нужно что-то покрепче сидра.
14
В «Маяке» есть давняя традиция, которая выдерживается все
четыре года существования ночлежки. Речь идет об обеде в День благодарения,
который устраивается в спортивном зале средней школы «Святое имя»,
расположенной на западной части улицы Конгресса. Алкоголики украшают зал
гирляндами из оранжевой и коричневой бумаги, картонными индейками,
пластмассовыми овощами и фруктами. Другими словами, американскими амулетами
жатвы. Чтобы попасть на этот обед, нужно как минимум две недели ходить трезвым.
Не допускались на обед, об этом договорились Уэрд Хакман, Эл Маккоуэн и Дон
Каллагэн, и те, кто от выпивки становились буйными, независимо от того, сколько
времени они не брали в рот спиртного.
В День индейки около сотни лучших детройских алкоголиков,
наркоманов и просто бездомных собираются в «Святом имени» на прекрасный обед с
индейкой, картофельным пюре, закусками. Они сидят за десятком столов,
поставленных на баскетбольной площадке (ножки подбиты фетром, гости в носках).
Перед нем, как сесть и наброситься на еду, и это тоже элемент традиции, они
ходят вокруг столов («Это займет не больше десяти секунд, а потом мы начнем», —
заранее предупреждает их Эл), и каждый говорит, за что он благодарен. Поскольку
это День благодарения, да, да, а также потому, что один из постулатов программы
«АА» состоит в том, что благодарный пьяница не пьет, а благодарный наркоман не
закидывается и не ширяется.
Все действительно происходит очень быстро, Каллагэн ни о чем
особо не думает, плывет по течению, а в результате, когда приходит его очередь,
едва не выпаливает то, что может навлечь на него серьезные неприятности. В
наилучшем варианте сложится мнение, что у него более чем странное чувство
юмора.
— Я благодарен, что в… — тут до него доходит, что он
собирается сказать, и буквально прикусывает себе язык. Они смотрят на него,
ожидая продолжения, небритые мужчины и женщины с бледными, одутловатыми лицами,
от которых идет тяжелый запах станций подземки. Некоторые уже зовут его отцом,
и откуда они это знают? Как могли узнать? Неужели не чувствуют, что у него
холодеет внутри, когда он слышит такое обращение? Но они смотрят на него.
«Клиенты». Смотрят и Уэрд с Элом.
— Я благодарен, что не прикасался сегодня ни к спиртному, ни
к наркотикам, — говорит он то, что понятно каждому. Они что-то одобрительно
бормочут, и стоящий рядом мужчина говорит: «Я благодарен, что моя сестра
разрешила прийти к ней домой на Рождество». И никто не узнал, что Каллагэн едва
не сказал: «Я благодарен, что в последнее время не видел вампиров третьего типа
и постеров поиска пропавших домашних животных».
Он думает, что заклятье Барлоу наконец-то снято с него,
потому что Господь принял его в свое лоно, пусть и на испытательный срок.
Другими словами, он думает, что потерял способность видеть вампиров. Он,
конечно, не пытается проверить свою догадку посещением церкви, ему хватает и
гимнастического зала средней школы «Святое имя». Ему даже не приходит в голову,
во всяком случае, на сознательном уровне, что на этот раз они хотят обложить
его со всех сторон, действуют осторожно, чтобы не спугнуть. И пусть учатся они
медленно, но, тем не менее, учатся, в чем Каллагэну еще предстоит убедиться.
А потом, в начале декабря, Уэрд Хакман получает удивительное
письмо. «Рождество в этом году приходит раньше, Дон! Посмотри, что я тебе
сейчас покажу, Эл! — он торжествующе машет письмом. — Если мы правильно
разыграем эту партию, парни, наши тревоги о следующем годе рассеются, как дым!»
Эл Маккоуэн берет письмо и, по мере того, как читает его,
недоверие и сдержанность, написанные на его лице, начинают таять. А к тому
времени, когда он передает письмо Дону, его рот растянут в широченной, от уха
до уха, улыбке.
