— Не открывай ящик, — говорит Каллагэн, — и я не
остановлюсь.
— А ты прекрасный святоша, знаешь ли.
— Ты обещал не называть меня так.
— Обещания даются для того, чтобы их нарушать, святоша.
— Не думаю, что ты сможешь убить его, — говорит Каллагэн.
Уолтер морщится.
— Это дело ка, не мое.
— Может, и ка не удастся. Предположим, он выше ка?
Уолтера отбрасывает назад, как от удара. «Я богохульствую, —
думает Каллагэн. — А для этого человека, полагаю, такое — не подвиг».
— Никто не может быть выше ка, лжепророк, — бросает ему
человек в черном. — А комната на вершине башни пуста. Я это знаю.
И хотя Каллагэн не уверен, что понимает, о чем толкует
человек в черном, отвечает он быстро и уверенно.
— Ты не прав. Бог есть. Он ждет и наблюдает за всем со
своего высокого трона. Он…
Слишком много и разного происходит практически одновременно.
Слышатся глухие удары: заработал насос. Зад Каллагэна упирается в тяжелое,
гладкое дерево двери. Человек в черном протягивает Каллагэну ящик, одновременно
открывая его. И его капюшон откидывается назад, открывая бледное, оскаленное
лицо, очень уж похожее на морду горностая (это не Сейр, но на его лбу такой же
красный круг, открытая рана, кровь в которой не капает и не свертывается), лицо
хитрого, скользкого типа. И Каллагэн видит, что находится в ящике, видит Черный
Тринадцатый, лежащий на красном бархате, как глаз какого-то чудовища, выросшего
не под сенью Господа. От одного только его вида Каллагэн начинает кричать, ибо
чувствует безмерную силу магического кристалла: Черный Тринадцатый может
забросить его куда угодно, а то и просто в никуда. А тут еще открывается дверь.
Даже в охватившей его панике, чего там, ужасе, Каллагэн успевает подумать:
«Поднятие крышки ящика открывает дверь». Он продолжает пятиться, уже в другую
реальность. Слышит пронзительные голоса. Один из них — Люпа, он спрашивает
Каллагэна, почему тот позволил ему умереть. Другой принадлежит Роуэне Магрудер,
которая говорит ему, что это и есть другая жизнь, и как она ему нравится? Его
руки поднимаются, чтобы закрыть уши, когда один старый сапог цепляется за
другой и он начинает валиться на спину, думая, что за дверью Ад, что человек в
черном втолкнул его в настоящий Ад. И когда его руки поднимаются на уровень
груди, человек в черном, передает ему открытый ящик. А шар движется.
Поворачивается, как глаз в невидимой глазнице. И Каллагэн думает: «Он живой,
это украденный глаз какого-то ужасного монстра, который живет за пределами
вселенной, на пределами Бога и, о Боже, он видит меня!»
Но он берет ящик. Менее всего на свете он хочет его взять,
но не может остановить себя. «Закрыть, я должен закрыть его», — думает
Каллагэн, но он падает, зацепился ногой за ногу (или ка человека в черном
зацепила одну его ногу за другую), падает, одновременно поворачиваясь.
Откуда-то снизу его зовут голоса прошлого, упрекают (его мать хочет знать,
почему он позволил этому грязному Барлоу сломать крест, который она привезла
ему из Ирландии) и, в это трудно поверить, человек в черном радостно кричит вслед:
«Bon Voyage,
[55]
святоша».
Каллагэн ударяется об каменный пол. Он усыпан костями мелких
животных. Крышка ящика закрывается и он чувствует безмерное облегчение… но она
поднимается вновь, очень медленно, и он снова видит глаз.
— Нет, — шепчет Каллагэн. — Пожалуйста, нет.
Но он не может закрыть ящик, силы его иссякли, а сам ящик не
закрывается. Внутри черного глаза возникает красная искорка, растет… растет.
Ужас переполняет Каллагэна, сдавливает горло, угрожает остановить сердце. «Это
Король, — думает он. — Это Глаз Алого Короля, посредством которого он
обозревает мир, сидя в Темной Башне. А сейчас он видит меня».
— НЕТ! — кричит Каллагэн, лежа на полу пещеры к северу от
Кальи Брин Стерджис, где вскорости ему предстоит обосноваться. — НЕТ! НЕТ! НЕ
СМОТРИ НА МЕНЯ! О, РАДИ ЛЮБВИ ГОСПОДА, НЕ СМОТРИ НА МЕНЯ!
Но Глаз смотрит, и Каллагэн не выдерживает этого безумного
взгляда. Лишается чувств. Вновь откроет глаза только через три дня, уже среди
Мэнни.
19
Каллагэн устало посмотрел на них. Полночь пришла и ушла, мы
все говорим, спасибо, и до прихода Волков, собирающихся и в этот раз собрать
урожай детей, осталось двадцать два дня. Каллагэн допил остатки сидра в
стакане, скривился, словно хлебнул пшеничного виски, поставил пустой стакан на
стол.
— Остальное вы знаете. Меня нашли Хенчек и Джеммин. Хенчек
закрыл ящик, а когда он это сделал, закрылась и дверь. С тех пор Пещера голосов
называется Пещерой двери.
— А ты, отец? — спросила Сюзанна. — Что они сделали с тобой?
— Отнесли меня в хижину Хенчека… его кра. Там я окончательно
пришел в себя. На какие-то мгновения очнулся у пещеры, но потом снова
отключился. Пока лежал без сознания, жены и дочери Хенчека кормили меня водой и
куриным бульоном. Каплями, которые выжимали из тряпки, одну за другой.
— Извини за любопытство, но сколько у него жен? — спросил
Эдди.
— Три, но спать с ними он может только по очереди, —
рассеянно ответил Каллагэн. — В зависимости от расположения звезд или еще от
чего-то. Они поставили меня на ноги. Вскоре я начал гулять по городу. Поначалу
меня так и звали — Гуляющий Старик. Я никак не мог осознать, где нахожусь, хотя
прежние странствия в какой-то мере подготовили меня к тому, что произошло.
Укрепили психологически. Видит Бог, бывали дни, когда я думал, что все
происходящее укладывается в одну-две секунды, которые потребовались бы мне, чтобы
долететь от разбитого окна на тридцать третьем этаже до тротуара Мичиган-авеню.
Что это мой разум готовится к смерти, напоследок предлагая мне удивительную
галлюцинацию, реальное подобие целой жизни. И бывали дни, когда я думал, что со
мной случилось то самое, чего мы все больше всего боялись в «Доме» и в «Маяке»:
белая горячка. Так что сижу я сейчас в какой-нибудь психушке и события эти
прокручиваются у меня в голове, а не наяву. Но в конце концов я просто принял
все, как оно есть. И порадовался, что забросило меня в хорошее место, настоящее
или воображаемое.
Когда ко мне вернулись силы, я начал зарабатывать на жизнь
тем же, что и в годы странствий. Здесь, конечно, не было отделений «Менпауэр»
или «Броуни мен», но эти годы выдались изобильными, так что человеку, который
хотел работать, работы хватало. Годы большого риса, как здесь говорят, хотя и
скот плодился, и другие сельскохозяйственные культуры давали большие урожаи. Со
временем я вновь начал проповедовать. Все получилось само собой, решение вызрело
на подсознательном уровне, потому что, видит Бог, в молитвах я к Нему с такой
просьбой не обращался. Выяснилось, что эти люди знают о Человеке-Иисусе, — он
рассмеялся. — Как и о Всевышнем, Орисе и Звезде Бизона… ты знаешь о Звезде
Бизона, Роланд.
